Семилетняя война

Приблизительно в это время был осуществлён корпусом русских войск под командованием генерала Захара Чернышёва набег на Берлин, который Румянцев планировал за год до этого.

Уже пятый год в Европе шла война. Никто не знал ещё, что она войдёт в историю под названием Семилетней, и поэтому каждый наступающий год казался последним.

Пруссия впервые выходила в это время на европейскую, а значит, и на мировую авансцену, демонстрируя всем свои молодые и хищные зубки, которые по первой пока ещё удавалось обламывать. Но уже с трудом. Континентальные монархии, кичившиеся своей многовековой традицией имперской государственности, очень хорошо чувствовали это на себе: прусский государь Фридрих II в этой войне периодически их жестоко бил.

И сам терпел поражения от России, поначалу недооценив её, а потом уже и будучи не в силах что-либо противопоставить её всё более возрастающей мощи.

Держался он пока лишь на постоянно углубляющихся разногласиях союзников, связанных между собой лишь деловым взаимовыгодным партнёрством и не желающим в силу этого таскать для соседа каштаны из огня...

Прусская крепость Кольберг, расположившаяся на берегу Балтийского моря в Померании, была поистине для русских костью в горле, ибо находилась она всего в сотне вёрст от Берлина и замыкала собой путь к столице Фридриха. Её гавань могла бы быть использована как база снабжения русской армии, что избавило бы войско императрицы Елизаветы от каждодневной необходимости ломать себе голову при проведении каждой кампании и операции: каким образом обеспечить оную провиантом, фуражом, ружейным и пушкарским припасами?

Понимал значимость крепости Фридрих, понимал и русский генералитет, крупно с Конференцией и самой императрицей.

Две осады — осенью 1758 года под руководством генерала Пальменбаха и в конце лета 1760 года под командованием адмирала Мишукова — победительных лавров русским не принесли. Теперь наступало время очередной осады, третьей.

План петербургской Конференции на 1761 год отводил взятию Кольберга особое место. Предполагалось создание специального корпуса, по сути — практически отдельной армии.

Новому главнокомандующему был сделан запрос относительно оценки им деловых качеств своих подчинённых. Фельдмаршал Бутурлин, памятуя, что, хваля собственных подчинённых, ты, вероятнее всего, создаёшь сам себе будущих конкурентов, весьма осторожно отозвался о вверенных ему генералах, подчеркнув при этом чётко и недвусмысленно, что единый дельный стратег во всей армии — это он сам.

Однако члены Конференции, зная его хорошо ещё по предшествующим деяниям и баталиям, как-то в сём позволили себе засомневаться и предложили фельдмаршалу назначить командиром корпуса уже известного своими предшествующими викториями не только в Европе, но и в далёком Петербурге, генерал-поручика Румянцева. Бутурлин по мере возможности пооттягивал это назначение, но наконец оно всё же стало свершившимся фактом.

Отныне брать Кольберг надлежало Петру Румянцеву...

Главнокомандующий составил своему подчинённому подробную инструкцию, как вершить сие, которую и проборматывал сейчас Румянцев тихонько, поглядывая в текст, лежащий перед ним и выражая вслух и про себя своё отношение к фельдмаршалу, отношение, честно говоря, совсем не смахивающее на почтение:

   — ...Так, значит, надлежит мне по установлению связи с флотом к самому Кольбергу итти, столь паче, что, когда флот приблизится, надо мне с моим корпусом там быть и гаванью завладеть, дабы перевоз с флота людей и артиллерии не столь труден был. Тьфу, Анибал ещё один уродился — мало нам карфагенского, так теперь ещё и геперборейский свои стратагемы разрабатывает! Флот мне, понимаешь, только везёт треть живой силы и всю осадную артиллерию, а я ему уже должен гаванью, то есть — попросту говоря — самим Кольбергом завладеть! Зачем мне тогда этот флот? Стратег! Полка бы не дал! Какого полка — сотню калмыцкую и то много! Ну, да бог с ним — пусть тешится бумажками своими. Посмотрим лучше, что я тут сам нацарапал предварительно...

Командир корпуса достал из сумки пачку бумаг — свою инструкцию корпусу, свой устав, который он сочинял с озимы, как только ему стало известно, что крепость на этот раз решено брать во что бы то ни стало, и брать, по всей видимости, предстоит ему. Теперь на дворе уже май, и лишь сейчас, смирившийся с подобной конфузной для его военных талантов несправедливостью, Бутурлин официально проинформировал его о сём назначении. Но, говорят, нет худа без добра: у Румянцева было время подумать, о чём наглядно свидетельствовало своим солидным видом его «Учреждение» — тот своего рода устав отныне его корпуса, который он надеялся — и будет! — применять в период осады.

   — Ага, вот: единые правила несения строевой и караульной служб; так, порядок марша... лагерного расположения полков. Вот и план захвата — карты, смею надеяться, недаром изучались. Что же касается высокоумных планов господина фельдмаршала, то пусть он меня простит, но надлежит на них, по моему скромному разумению, незначительнейшего Петрушки Александрова сына Румянцева, наплевать и забыть!