Семилетняя война

— О чём вы задумались, мадам? — Зейдлиц, не обращая внимания на присутствие жены, наклоняется к Барберине так близко, что она откидывает голову и лёгким движением корпуса слегка отодвигается. — Я хочу рассказать вам очаровательную историю. Вчера король увидел в своей передней тёплую муфту. Так как я только что вышел от него, он решил, что муфта принадлежит мне, и, желая отучить меня от неги, швырнул её в камин. А муфту забыл испанский посол, который по вечерам всегда зябнет. Теперь король посылает в Берлин за новой муфтой.

С улицы донёсся стук колёс, из-за угла показалась просторная открытая коляска и остановилась у подъезда.

— Его величество, — встала Барберина.

Зейдлиц вынул изо рта трубку и отошёл в угол.

Фридрих, едва появившись на пороге, потянул носом воздух и проворчал:

— Как вы накурили, генерал!

У него был жёлтый, нездоровый цвет лица. Неподвижные, более обычного, выпученные глаза придавали ему сходство с совою.

Так как Зейдлиц ничего не ответил, король брезгливо добавил:

— Когда-нибудь я велю вас повесить на балконе, чтобы из вас выветрился табачный запах.

Зейдлиц засмеялся.

— Я бывший корнет, ваше величество. А корнета и кошку можно сбросить с балкона, не причинив им вреда.

Фридрих улыбнулся уголком рта и потрепал по плечу своего любимца.

— Что вы скажете об этом дураке Веделе? — сказал он, располагаясь в кресле. — Русские водили за нос Дона, а Веделя они просто побили.

— Наверное, у этого ужасного Салтыкова огромное войско, — прощебетала графиня.

— Что? Что? — вскинулся Фридрих. — Чушь… Простите меня, графиня. Его побили, потому что он полез в рукопашный бой. А я всегда твержу моим генералам, что нужно избегать рукопашной, потому что там решает дело рядовой, — а именно на рядового я не могу положиться.

— У русских, как я слышала, хорошая артиллерия, — сказала Барберина.

— Гм… Это верно, но ведь и я довёл число пушек с двух до пяти на каждую тысячу солдат.

— Как бы там ни было, — со вздохом сказал Зейдлиц, — Веделя здорово побили. Хорошо ещё, что русские дали ему уйти, почти не преследуя его.

Фридрих пожал плечами.

— Что касается моей армии, самый опасный момент — это первый момент после победы. Все потеряли голову от радости, что избежали опасности, и никто не хочет снова подставлять лоб. Поэтому преследующий легко может оказаться в очень незавидном положении.

Король нахмурился и повернулся к Барберине.

— Я вижу подле вас книги, мадам. Что вы читаете?

— Это — Лессинг, это — Клейст, а это — Виланд.

— Виланд, Лессинг, Клейст… Чёрт возьми, откуда они взялись?

— Это немецкие поэты, ваше величество…

— Гм… Я предпочитаю классиков или французов. Я не читаю поэтов, пишущих по-немецки. Я не верю в то, что мы уже обзавелись своей литературой.

Королю, по-видимому, было неприятно, что ему, хвалившемуся познаниями в области словесности, неизвестны поэты, появившиеся на литературном горизонте Германии.

Он встал и принялся рассматривать гравюры, развешанные по стенам.

В комнату вошёл Глазау с громадным серебряным подносом и стал осторожно расставлять на столе напитки и яства. Король скорчил гримасу.

— Глазау всё ещё у вас? — пробормотал он. — Вы очень терпеливы, мадам, что держите таких строптивых лакеев. Впрочем, вкусы женщин мне всегда были непонятны.

— Прошу вас отведать вина, ваше величество. Отличная малага. Мне подарил её испанский посол. Господин генерал-лейтенант! Прошу вас и милую Сузанну.

Глазау наполнил бокалы. Зейдлиц залпом выпил своё вино; король, напротив, медленно тянул его, с видом знатока пробовал на язык и наконец сказал:

— Да… Превосходное. Вы бы, Зейдлиц, вместо того, чтобы подсовывать мне муфту этого сеньора, постарались раздобыть у него и для меня ящик такой малаги. Если я сам обращусь к нему, мне это обойдётся в уступку целой провинции.

— Я укажу вам человека, который пригодится вам для этой цели, — расхохотался Зейдлиц. — Это — Шметтау. Они с послом по целым дням сражаются в экарте.

— Шметтау? — изумился Фридрих. — Не знал… Я вызвал его из Саксонии, потому что тамошнее население так ненавидело его, что в конце концов, наверное, дело плохо кончилось бы. Взяв Дрезден, я назначил туда Шметтау комендантом. В прошлом году, когда Даун подошёл к Дрездену. Шметтау, не надеявшийся отстоять город, послал сказать Дауну, что сожжёт его. И действительно, в лучших зданиях разложили удобозагорающиеся вещества, и при первых австрийских выстрелах Шметтау велел поджечь их. Даун прекратил приступ и послал спросить у Шметтау, по приказанию ли своего короля он решился на такое дело.

Глазау снова наполнил бокалы. Острый взгляд Барберины подметил, что рука его дрожала. Почему-то это вдруг обеспокоило её.

— Ну что, приятель, — добродушно обратился к Глазау король, — понравились тебе мои фухтвли? Небось, в Шотландии таких нет. Сколько времени у тебя чесался после них?

Лакей мучительно покраснел, губы его задёргались, казалось, что он вот-вот разрыдается. Даже Зейдлицу стало жаль его, и, желая вернуть короля к прежней теме, он сказал: