Семилетняя война

Через некоторое время Елизавете подсказали решение: отправить мальчика в Холмогоры, но «в интересах государственной необходимости» поместить его изолированно от домашних, в полной тайне. Вскоре в Архангельскую губернию выехал офицер Миллер с женою и сыном Григорием.

Ямщики и станционные смотрители дивились на странную семью.

— Васильич, што за чудо? Мальчонка ахфицера никогда папаней не зовёт.

— Ин, верно… Да и самого когда кличут, не откликается, словно бы и не его совсем звали…

— А матка-то! Едет в другой карете — и хуть бы разок на дите взглянула! Так за всю дорогу ни разу и не посмотрела. А вить стужа какая…

— Знать, в столице баре так живут теперя…

В Холмогорах Ивана поселили под строжайшим надзором. Даже жена Миллера не имела права видеть его. Когда разразилась эпидемия оспы, в Петербург пошёл запрос, можно ли допускать в случае болезни лекаря.

Бродя по узкому дворику, мальчик тоскливо вглядывался в щели забора. За домом лежал пёстрый луг, цвели неведомые цветы, резвились животные.

— Пусти меня, — робко просил он Миллера.

Тот, вздыхая, качал головой.

— Не велено, Григорий.

— Я не Григорий. Меня Ваней звали. Я царём был.

— Тсс… тише. Услышит кто, ни тебе, ни мне головы не сносить. Кто тебе эту блажь втемяшил? Какой из тебя царь? Царь в каретах золочёных ездит.

— Я видел царя на картинке, — соглашался Иван, — в карете, а вокруг конники. Научи меня грамоте, я читать буду, скучно мне.

— Не велено, — отмахивался Миллер. Но после одного такого разговора он украдкой принёс книгу и, озираясь по сторонам, стал водить карандашом по строчкам. — Аз… буки… веди… Повторяй за мной, горемычный.

Следы малолетнего императора усиленно заметались. Он давно жил в Холмогорах, а провизию для него высылали в Раненбург. Одного мещанина, у которого нашли отчеканенный ранее рубль с изображением Ивана, сослали в Сибирь.

…Годы шли медленной чередой. Полярная ночь сменялась неугасавшим днём, но ничто не изменялось в существовании пленника. Бродя по своему дворику и подолгу глядя на яркие сполохи, он мучительно старался припомнить своё детство. Перед ним мелькал образ пышной ласковой дамы; обрывки воспоминаний, волнующих и непонятных, теснили сто воображение. В отчаянии он спрашивал у Миллера, у караульных солдат, кто он. Миллер отмалчивался, солдаты смеялись. Иван убегал от них и, зарываясь в грязные подушки, плакал бессильными слезами.

Однажды в ночной, неурочный час его позвали в кордегардию. Незнакомый нарядный офицер с любопытством смотрел на него.

— Собирайтесь. Мы с вами сейчас поедем.

— Куда?

— Не велено сообщать.

Опять «не велено»!.. Всё равно, лишь бы уехать от опостылевшего забора, от унылого дворика, от пугающих таинственных сполохов.

Иван не знал, что в предыдущем году пойманный беглый преступник Зарубин показал на допросе, что доходил в своих странствиях до Берлина и что король Фридрих призвал его там к себе и уговаривал выкрасть малолетнего императора из холмогорского далека и поднять его именем раскольников.

К рассказу беглого отнеслись с сомнением, но вывели заключение, что местопребывание свергнутого императора уже не тайна, а потому надлежит, осторожности ради, перевести его в другое место, да понадёжнее. А куда же, как не в Шлиссельбург?

В пути Иван на всё глядел с изумлением.

— Что это? — спрашивал он своего спутника.

— Шлагбаум.

— Зачем это? — И, не дожидаясь ответа, вдруг спрашивал: — А какой год у нас сейчас?

— 1757-й… Не приказано с вами разговаривать.

Так подъехали они к Петербургу. Офицер приказал задёрнуть шторы на окнах кареты, но Иван по доносившемуся уличному шуму понял, что они прибыли в большой город.

— Согласно инструкции я должен завязать вам глаза, — сказал офицер, когда карета остановилась.

Иван послушно наклонил, голову, пока провожатый стягивал у него на затылке плотную тёмную повязку. Его долго вели по лестницам и коридорам; потом офицер снял повязку и удалился.

Иван увидел себя в просторной, роскошно убранной комнате. Смутные воспоминания с новой силой шевельнулись в нём. Золотые канделябры, лепные узоры на потолке, нагие прекрасные женщины на картинах — всё это было странно знакомо.

— Подойдите сюда, — раздался чей-то мелодичный голос.

Он обомлел: у окна стояла невиданно прекрасная дама в мехах и бриллиантах. Подле неё — представительный мужчина.

Он робко подошёл и, потупясь, остановился.

Ему было теперь семнадцать лет. Он был высок ростом, с орлиным носом, большими голубыми глазами и вьющимися белокурыми волосами. Лицо его было покрыто неестественной, мраморной бледностью.

Елизавета пристально рассматривала его.

— Граф, — тихо сказала она стоявшему подле неё мужчине, — поговори с ним.

Шувалов ласково произнёс:

— Не бойтесь, молодой человек. Вам не сделают ничего худого.

— Я н-не боюсь, — вымолвил Иван. Голос у него был приятный, но он сильно заикался.

— Чего бы вы хотели? — продолжал Шувалов.

— С-солнышка мало… Гулять не пускают. И с-скучно тож. Книжечку дали бы…

— Как зовут вас?

Юноша недоумённо молчал; взгляд его блуждал по сторонам. Видимое усилие отразилось на его лице.