Семилетняя война

— У меня был друг, Катте. Он уговорил меня бежать, уверяя, что мне всюду будет житься легче, чем у отца. Наш заговор был раскрыт. Катте обезглавили перед окнами моей комнаты, а меня заставили смотреть на казнь. После того я просидел два года в Кюстринской крепости. За это время я понял, что значит власть. Prosit[29], господа.

Снова было выпито, но король на этот раз только отхлебнул из своего бокала.

— В тысяча семьсот двадцать девятом году в Голландии вышла анонимная книга: «Антимакиавелли». В ней доказывалось, что государь должен властвовать посредством добра и справедливости. Мне было тогда семнадцать лет, но мой отец, узнав, что эта книга вышла из-под моего пера, очень взволновался и решил, что из меня никогда не выйдет настоящий король… Может быть, он был прав. Я действительно чересчур мягок. Вот, например, я сижу и пью с вами вино, забывая, что на мне лежит долг накормить двести тысяч солдат, защищающих моё государство, а следовательно, и ваши фабрики, господа. И теперь, как в дни моей юности, мне приходится делать заем у купцов. Prosit, дорогие гости.

— Prosit — ответил замогильным голосом Гоцковский.

— А сколько нужно вашему величеству?

— О, немного! Сущие пустяки для таких знаменитых негоциантов, как вы и ваши собратья. Всего только двадцать миллионов талеров.

— Два… двадцать миллионов! — подскочил на стуле Энике. — Это немыслимо.

— Добрейший мой Энике, — голос короля был совсем тихий, почти жалобный, — посудите сами. Когда строишь армию, начинаешь с желудка; солдат труднее уберечь от голода, чем от неприятеля. А чем мне кормить моих славных гренадеров? В последнее время меня выручал новый продукт — картофель, но его ещё слишком мало, крестьяне неохотно сажают его. А хлеб и мясо стоят теперь страшно дорого.

— Да, но ведь ваше величество недавно получили от нас пятнадцать миллионов, — возразил в запальчивости Энике. Вегелин толкнул его под столом ногой. Король же сказал ещё жалобнее:

— Боже, какая у вас память, Энике! Вы всё помните. Однако примите во внимание, что мне надо не только кормить, но и одевать моих солдат. И так многие из них принуждены в морозные ночи ложиться в тёплую золу, чтоб хоть немного согреться. Неудивительно, что у нас столь много дезертиров; иной раз за день убегают почти две тысячи солдат. Ведь люди не ангелы.

— Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, как обстоит дело с английскими субсидиями? — вмешался Вегелин. — Ведь англичане обязались финансировать нашу великую борьбу с врагами порядка.

— Ах! — вздохнул Фридрих. — Питт — это сущий демон. Спросите у Финкенштейна, что значит иметь с ним дело. Неужели же, если бы я имел английские фунты, я обращался бы к вам за вашими талерами? Ну, а вы что молчите, Гоцковский? Какой аргумент вы заготовили против вашего бедного короля?

— Я подсчитывал, в какой доле я смогу участвовать в этом займе. Почту за честь, если мне будет разрешено ссудить вам три миллиона.

— Вы — воплощённый здравый смысл, мой дорогой Гоцковский. Надеюсь, что все ваши собратья будут так же рассудительны. Не станем же больше говорить об этом маленьком деле.

Неожиданно Энике сказал:

— А может быть… гм… вашему величеству удастся облегчить своё положение с помощью господина Эфрема?

Вегелин в отчаянии возвёл очи к потолку, даже Гец издал какое-то подавленное восклицание. Уже второй год Фридрих чеканил неполновесную монету. Этим ведал купец Эфрем. Про талеры пели:

Снаружи красив, а внутри не совсем.
Снаружи — Фридрих, внутри же — Эфрем.

Это все знали, но об этом не принято было говорить, и не будь Энике в таком возбуждённом состоянии, он, конечно, не зашёл бы так далеко.

Король покраснел, на лбу у него надулись так знакомые всем присутствующим толстые синие жилы. Спас положение Гоцковский. Непринуждённо расхохотавшись, он произнёс:

— Будь я на месте его величества, я бы и в самом деле гораздо чаще обращался к Эфрему. В финансовых делах, как и в военных, все средства хороши. Достаточно вспомнить о сражении при Фонтенуа, случившемся пятнадцать лет назад. Мне рассказывал о нём мой компаньон, родом из Ганновера. Французы встретились с англо-ганноверской армией. Оба войска сблизились на пятьдесят шагов. Офицеры любезно предложили друг другу сделать первый выстрел. Англичане и ганноверцы решили не привередничать и дали залп. Половина французов была сразу убита, остальные разбежались. Сражение продолжалось только четверть часа.

Все смеялись: Фридрих — ещё рассерженно, Энике — испуганно, Вегелин трясся от хохота, довольный тем, что инцидент уладился. Положительно, этот Гоцковский незаменимый человек.

— Однако неразборчивость в средствах имеет и свои отрицательные стороны, — сказал вдруг Гец, — ибо противник начинает часто поступать так же. Взять хотя бы австрийцев. Они обнародовали заявление, что когда они займут Силезию и Бранденбург, то жителям этих областей будет оставлена только земля и воздух для дыхания.

Король нахмурился.