Семилетняя война

   — Ах, Александр Андреевич, с пирожков ваших выходим мы на серьёзные материи, но — делать нечего — планида наша с вами такая. Посему отвечу: не так я считаю, как вы сие сейчас изволили трактовать. Позиция ваша в данном случае — плод застарелой желчи вашей, усугубляемый ныне благосостоянием растущим. Мне же представляется так: чем быстрее человек дорвался до благ всех жизни нашей, тем он опасней для окружающих. Добиваясь их, он готов на всё. Добившись же оного, он спешит воспользоваться приобретённым, невзирая на окружающих его. Старые же роды, ныне уже долго владеющие богатствами земли, помышляют — естественно, в идеале, Александр Андреевич! — не токмо как бы прожить позвонче, но и как бы пополезнее — пополезнее для своей державы. Когда человек насытился и опьянение этим миновало, тогда он приобретает возможность оглядеться и понять многое из того, что до сего момента ему понимать было недосуг и не с руки. Заключая всё сказанное мною, скажу: испытывающий в детстве только зависть, а в зрелости — удовлетворение от приобретённого, думает лишь о себе, а отнюдь не о державе. Вот что мне не нравится, а так — пусть старается достичь большего. Грех осуждать за это людей. Пусть их!

   — Так, значит, всё-таки дозволяете жить лучше, чем предки жили?

   — Конечно, Александр Андреевич. Дозволяю! Живите, господин секретарь, лучше, богаче, звонче, чем батюшка ваш жил. Не забывайте токмо при этом во имя чего вы живете — во имя брюха своего или во имя духа.

   — А что вы, любезнейший Дмитрий Николаевич, подразумеваете под духом? Мы все веруем!

   — Вопрос токмо: во что? В Маммону, тельца золотого, или во что-либо иное, в субстанцию менее телесную. Каждый мечтает о своём: кто о своём процветании печётся, кто о державном.

   — А по-вашему, ежели я процветаю, так держава беспременно должна в разор прийти?

   — Не обязательно. Но весьма вероятно. Когда в государстве каждый прежде о себе думает и ради этого готов соседа затоптать — державе добра не видать! Это же, представьте, Александр Андреевич, какая это редкость: чтобы интересы всех с государственными интересами в полное единение пришли!

   — Не вижу противоречий, Дмитрий Николаевич. Богатые подданные — богатое государство.

   — Богатое чем?

   — Всем!

   — Всем ли? Богаче ли оно будет совестью, честью, мужеством?

   — А, вот вы куда!

   — Именно туда. Золото не выигрывает войн, а питает их. Выигрывает железо. Железо, взятое в надёжные руки. А чем они надёжны? Тем, о чём я говорил вам сейчас и о чём вы считаете возможным не упоминать.

   — Почему же? Сие тоже полезные и нужные качества. Но странно мне, что вы не упомянули о таком важном качестве, как верноподданность. Или это не просто забывчивость?

   — Я знал, Александр Андреевич, что вы обратите на это внимание. И был уверен, что не преминете мне об этом напомнить. Разумеется, это важная черта во всех случаях. Верность должна быть, без этого державе не простоять.

   — Простите, Дмитрий Николаевич, я говорил о верноподданности, сиречь верности монарху и престолу. Конечно, это тоже верность, но верность в её высшем, идеальном, значении.

   — Мы с вами по-разному понимаем идеал, Александр Андреевич. Для меня, русского дворянина и офицера, верность — это прежде всего выполнение долга, выполнение до конца, перед землёй, породившей меня. Вспомните, как сказал Пётр при Полтаве: сражайтесь не за меня, государя вашего, а за Отечество! Вот высшая верность.

   — Так, значит, верность монарху вы отрицаете?

   — Не передёргивайте, Александр Андреевич, не старайтесь меня подловить или обвинить в чём-то. Я доказывал верность монарху задолго до того, как вы начали в политику поигрывать. Монарх как символ — да. Живые же люди стареют, умирают, случается, ошибаются.

   — Монархи ошибаются?

   — А разве вы не знаете нашей истории? Ах, да, это же не ваша история! Она только становится вашей. По-видимому, отсюда ваша экзальтированная и нерассуждающая преданность. Вам ведь ещё надо доказать, что вы свой и нужный. Только умоляю вас, Александр Андреевич, не доказывайте это мне! Я и так вас весьма уважаю и не собираюсь — поверьте! — сообщать по начальству ни о чём для вас предосудительном. Если же это уже стало вашей верой — мне жаль Россию. Когда самые умные из её слуг начинают думать так как вы — добру не быть. И, кстати, господин секретарь, вы не находите, что мы сейчас говорим о том же, с чего и начинали? Сделав своим символом веры собственное благополучие и процветание, вы неминуемо должны были прийти в своих рассуждениях к персоне, какая может вам их дать даже в ущерб всем прочим, в ущерб всем и всему. В этом и состоит, Александр Андреевич, наше с вами отличие: у кого что болит. Для меня главное — державное процветание, для вас — милость властителей.

   — Я не отделяю, — ответил Безбородко хрипло, — монарха от его державы и от его подданных. И милость верховную я желаю получать за дела во благо государства.

   — Это хорошо. Но, простите, из ваших слов я могу заключить, что не все дела власть верховную предержащих могут идти во благо государственное. Или я извратил вашу мысль?

   — Не извратили, Дмитрий Николаевич.