Семилетняя война

Намедни Пётр Александрович Румянцев сказал ей. «При Анне Ивановне всюду немцы пролезли, а ноне, погляжу я, и голландцы, и французы, и шотландцы, и те же немцы, Когда же к русскому человеку доверие будет? Твой батюшка не так заповедывал».

Она вслушивается в слова манифеста:

— «Но король Прусской, приписывая миролюбивые наши склонности к недостатку у нас в матросах и рекрутах, вдруг захватил наследные его величества короля Польского земли и со всей суровостью войны напал на земли Римской императрицы-королевы.

При таком состоянии дел не токмо целость верных наших союзников, свято от нашего слова, и сопряжённая с тем честь и достоинство, но и безопасность собственной нашей империи требовала не отлагать действительную нашу противу сего нападателя помощь».

…Волков закончил чтение. И почти в тот же момент в раскрытое окно ворвались звуки солдатской песни. Выводимые сотнями могучих голосов, слова песни гремели под сводами залы, и все невольно стали прислушиваться к ним:

По московской по широкой по дороженьке
Не ковыль-трава, братцы, зашаталася,
Не алы цветы, братцы, развевалися:
Зашаталася тут сильна армия,
Сильна армия царя белого,
Идучи, братцы, в землю прусскую,
На чужедальню на сторонушку,
На чужедальню, не знакомую.

Один за другим министры поднимались со своих мест и подходили к окнам. Елизавета продолжала сидеть, кивая головой в такт песне.

Раздувались знамёна белые.
Наперёд идут новокорпусны,
Впереди везут артиллерию,
Позади едет сильна конница,
Славна конница кирасирская.
Уж как все веселы идут,
Веселы идут, принапудрены.

— Вот уже и песню сложили, — улыбаясь, тихо сказал Румянцев. — А с песней дело спорится.

На улице толпился народ. Всем хотелось посмотреть на солдат, может быть, увидеть в последний раз родного человека.

На землю спустился тёплый летний вечер. Зажглись первые звёзды. Кроваво-красный Марс таинственно и грозно мерцал в пустом бледном небе.

Всё тише и приглушённее доносились замиравшие вдали звуки солдатской песни. Улица перед дворцом опустела, и только истоптанная тысячами ног, ещё влажная после прошедших дождей земля да несколько оброненных булок напоминали о прошедших полках.

Глава четвёртая Два друга

1

Вступление русских войск в Восточную Пруссию, состоявшееся 21 июля 1757 года, самым решительным образом сказалось на ходе войны. Высланная Фридрихом II для противодействия русским армия фельдмаршала Левальдта была разбита при Гросс-Егерсдорфе. Правда, Апраксин не воспользовался этой победой, а повернул в Тильзит, но в следующем году русские войска завладели Кёнигсбергом и значительной частью Восточной Пруссии. В августе 1758 года Фридрих II атаковал русскую армию при деревне Цорндорф. Обе стороны сохранили свои позиции, однако заместивший Апраксина генерал Фермор приостановил своё наступление и, вопреки прямым указаниям Конференции, оттянул войска за Вислу. Нерешительные, даже подозрительные действия Фермора привели к его смещению. В июне 1759 года в армию прибыл новый главнокомандующий генерал-аншеф Салтыков; Фермор остался в роли его помощника.

В противоположность Апраксину и Фермеру Салтыков не искательствовал при дворе. В своих действиях он руководился только военной целесообразностью, и одно это имело самые благотворные последствия. Но Салтыков был к тому же опытен, хорошо знал русских солдат и умел в своей тактике примениться к их особенностям, — а это было уже залогом успеха.

В июле Салтыков двинул войска по направлению к реке Одеру, на соединение с австрийской армией. Австрийский главнокомандующий Даун остался на занимаемых им сильных позициях, предоставив русским принять на себя во время марша удар неприятеля.

— Это человек, которого святой дух медленно вдохновляет, — с облегчением отозвался Фридрих о Дауне, узнав о таком решении.

Впрочем, австрийцы были, напротив, очень довольны всегдашней неторопливостью своего главнокомандующего и даже выбили в его честь специальную медаль словами: «Продолжай побеждать медлительностью».

Атаковать русских должен был генерал Дона, располагавший 30-тысячной армией. Фридрих всячески побуждал его к этому. Опасаясь, что военный совет, взвесив все трудности предприятия, станет откладывать его, Фридрих запретил Дона собирать совет, угрожая за ослушание смертной казнью. Но как Дона ни усердствовал, король остался им недоволен. На смену ему был прислан генерал Ведель, которому были даны для этого случая права «римского диктатора».

Между тем Салтыков также решил не уклоняться от боя. Упорно, хотя и медленно, он продвигался в глубь Пруссии.