Семилетняя война

Выставив усиленное охранение, русские войска располагались на ночлег. Обозные развозили кашу, щедро накладывая двойные порции. Но ели мало и неохотно. Все были полны ещё неостывшего возбуждения; казалось, что кровь в венах бушует; свежие впечатления опасности, кровавой схватки и торжества победы слились в одно пьянящее воспоминание.

В роте Шатилова некоторые солдаты отказывались даже от чарки водки, которую, по приказу Салтыкова, благоговейно отмеривали кашевары.

— Душа сейчас не принимает… Внутри всё ходуном ходит, — объясняли они.

Многие, чтобы поскорее успокоиться, помогали артиллеристам переставлять орудия или чистили окровавленные штыки.

Вдруг в разноголосицу звуков вплёлся чей-то надрывный голос, и сейчас же стало тихо.

— Ребятушки! Братцы! Да что же это? Что они делают?

Бородатый солдат с большими светлыми глазами, с белым, как мел, лицом показывал куда-то пальцем и звал за собой.

— Да что там? Говори толком. Эх…

Но уже один-другой бежали за солдатом, и через мгновенье вся рота устремилась за ними, перепрыгивая через котелки с едой и разбросанное оружие.

Шатилов побежал туда же. Шагах в двухстах, возле густого кустарника, стояла огромная толпа. При виде Шатилова люди нехотя расступились, и он увидел то страшное, на что они смотрели.

На примятой траве лежали трупы двух мушкетёров. Одежда на них была изорвана и висела лохмотьями. Спина и грудь были исполосованы ударами тяжёлого хлыста, просёкшего мясо до самых костей. У одного мертвеца ударом хлыста было изуродовано лицо, и левый глаз висел на тонкой ниточке в пустой глазнице. Оба трупа сохранили следы сабельных ударов; пальцы на руках были отрублены и валялись тут же, под кустами.

— Сперва нагайкой исхлестали, потом, гля, палашом рубили, — негромко проговорил кто-то.

— Мучили как… Иродово семя…

— Да кто это? Осподи! И не узнать их!

— Наши: Ванька Шульга да Митроха-рекрут.

— Аспиды! Так живого человека терзать… Ну, погоди ж!

— Накройте их знаменем, — приказал Шатилов. — Пусть лежат, а я командиру дивизии доложу.

— И в других полках то же… — сказали сзади. — Сейчас прибегали оттуда…

…Весь остальной день солдаты были неразговорчивы и угрюмы. На их лицах застыло гневное выражение. И всё время подле обезображенных трупов стояла плотная стена людей.

Вечером Шатилов явился к командиру полка. Отослав адъютанта, тот без обиняков сказал:

— Что же это, Алексей Никитич? На твою роту прусский шквадрон скачет, а она от него улепётывает. Врага бояться, так лучше дома сидеть, с бабой ковыряться. — Но тут же, глядя на побледневшее лицо Шатилова и его запавшие за один день глаза, договорил: — Зато потом знатно дрались. Весь наш полк выручили. Оттого не стану и поминать про конфуз. Тем паче, ни ты людей, ни они тебя узнать не успели, от этого в бою всегда заминка.

— Разрешите мне остаться в полку, — твёрдо произнёс Шатилов. — Я не хочу больше служить при штабе.

— И, батенька, а кто тебя спросит? С полчаса назад эстафету привезли: чтобы к ночи был ты у главнокомандующего. Сдавай роту и отправляйся с богом. А далее видно будет: войне ещё не конец, успеешь и в строю побыть; коли отпустят тебя, просись прямо ко мне.

Шатилов с глубоким огорчением расстался с людьми, которых ещё утром совершенно не знал, но которые теперь казались ему почти родными. Прощаясь с Вилкиным, он с некоторым смущением пожал ему руку.

— Ну, брат, не знаю, чем и отблагодарить.

Штык-юнкер улыбнулся.

— На войне всем считаться — счёт потеряешь.

Отказавшись от лошади, Шатилов пошёл пешком в штаб. Был уже поздний вечер. Погода испортилась. С запада надвигалась тёмная гряда туч, и уже падали первые капли дождя.

Глава шестая Покушение

Известие о сражении под Пальцигом очень взволновало Фридриха. Рухнула надежда на то, что его любимцу Веделю удастся оттеснить русских. Салтыков мало того, что соединился с Дауном, но энергично стремился пожать плоды пальцигского успеха. Двадцать второго июля русские гренадеры подошли к Франкфурту на Одере. Прорвавшись через завалы, они прошли в форштадт, и немедленно доставленные орудия начали обстрел города. После первых же выстрелов магистрат известил о капитуляции, добавив, что гарнизон, не надеявшийся устоять, ещё ночью ушёл из Франкфурта. Отряд гусаров во главе с полковником Зоричем был послан вдогонку за отступавшими и вскоре настиг их. Не оказав серьёзной попытки сопротивления, весь гарнизон — 20 офицеров и 500 рядовых — сложил оружие. Со взятием Франкфурта открывался прямой путь на Берлин, и, по всем данным, Салтыков действительно готовился к походу на прусскую столицу.