Семирамида. Золотая чаша

Сарсехим многозначительно прищурился и подытожил.

— Это замыкает круг, — затем скопец поинтересовался. — Кто же привез в Ашшур приказ спрятать склянку или лучше всего, разбить ее??

— Верный слуга богатыря. Он сидит напротив тебя.

— Да, этот не соврет.

— И тебе не советую, — предупредил Буря. — Запомни, урод, рука у меня не дрогнет. Я спас тебя от работорговца в надежде, что возьмешься, наконец, за что-нибудь полезное. Например, начнешь учить детей, а ты вот чем занялся. Не можешь без пакостей?!

— Госпожа, — взмолился евнух. — Прикажи верному слуге заткнуться. Он действует мне на нервы.

Партатуи вскочил, однако Шами остановила его.

— Заткнись!

Скиф возмущенно глянул на госпожу, сник и сел на место.

Сарсехим, обращаясь к Буре, заговорил горячо, ударяя себя в грудь кулаками.

— Я давно разочаровался в пакостях и жду спасения только от себя самого. Ну, разве что от этой женщины, которая однажды проявила не только неслыханное милосердие по отношению к наполненной ядом склянке, но и готовность прислушаться к разумному совету. Если госпожа позволит, я хотел бы ознакомиться с посланием богатыря.

— Без этого не обойтись?

— Нет, госпожа. Я хочу выяснить, кем оно составлено. Ведь твой супруг неграмотен. Его побратим тоже не очень-то силен в выдавливании клинышков, не говоря о скорописных знаках на пергаменте, а пренебрежение волей царя это, знаете ли, дело опасное.

— К чему ты клонишь, евнух? — встревожилась Шами.

— К тому, что это послание, предписывающее разделаться со склянкой, не является тайной для кого-то третьего.

— Для кого?

Сарсехим не ответил.

Шами обменялась взглядами с Ишпакаем. Тот кивнул. Шами достала из сундука табличку.

Сарсехим внимательно изучил ее, затем достал из-под полы кусок пергамента и сравнил.

— Смотри, здесь написано «…за вырванное око следует вырвать око…», а здесь «…это вечный закон…».

— Что это?

— Охранная грамота, полученная мною от огнедышащего дракона. Когда я узнал, что меня в охапку со склянкой собираются вернуть в Вавилон, я возопил. Тогда мне вручили эту писульку. Трудно поверить, что она будет что-то значить, когда я попаду в лапы безумной старухи, матери этой ведьмы.

— Ты хочешь сказать…

— Я пока ничего не хочу сказать, но верный человек в Калахе подсказал мне, кто-то очень хочет, чтобы богатырь нарушил царский приказ. Сами знаете, какое за это грозит наказанье. — Сарсехим понизил голос до шепота. — Хуже всего, что в твоем окружении есть человек, которому многое, если не все известно.

— Кто он?

— Если бы я знал, все было бы намного проще. Верная жена раздавила бы ему яички и выскользнула из ловушки. Я сохранил бы жизнь. Буря прозрел бы, ведь бездумно выполняя приказ, можно остаться без головы.

— Что ты предлагаешь. Только быстро.

— Отпустить склянку, как распорядился дракон, только следует поступить так, как требует обычай — пусть соберутся старейшин и главные жрецы ашшурских храмов, и ты объявишь, что прощаешь ее.

Шами не ответила.

После короткого молчания Сарсехим осторожно поинтересовался.

— Как ты намерена поступить со мной?

— В любом случае, отпущу я сестру или нет, ты отправишься в Вавилон.

Сарсехим жалобно вскрикнул.

— Госпожа!.. Ты посылаешь меня на смерть!

— Не беспокойся, — успокоила его Шами. — Ты выкручивался из куда более затруднительных положений. Кто, кроме тебя, сможет удержать моего отца от пагубных поступков.

— Но, госпожа, имея дело со вздорными женщинами, трудно рассчитывать на снисхождение. Эти ведьмы сожрут меня живьем.

— Я могу взять клятву, что ни она, ни ее мать, ничем не навредят тебе.

— Для дочери Эрешкигаль не существует никаких клятв!

— Что ж, в таком случае пусть она поклянется на алтаре богини мертвых.

* * *

Гула смогла забыться только заполночь. Весь день и начало ночи она ждала, когда за ней придут. Наконец со стены объявили о наступлении последней ночной стражи. Женщина расслабилась, провалилась в сон, но ненадолго. Ее пинками подняли с жесткой циновки. Рабы, опять же пинками, заставили поторопиться.

До последнего момента Гула сохраняла присутствие духа, однако когда ее заставили спуститься в подвал, затем подвели к наполовину распахнутой двери, из-за которой отчетливо пахло пролитой кровью и мертвечиной, женщина разрыдалась. Два дюжих раба бесцеремонно подхватили ее под мышки и втащили внутрь.

Здесь было просторно, помещение освещалось многочисленными факелами, воткнутыми в держаки, вбитые в сводчатый потолок. Главной фигурой здесь был громадный, обнаженный негр, поигрывавший толстоватым кнутовищем. Рукоять, выставив ее вперед, он держал чуть ниже набедренной повязки. Поза была не столько угрожающая, сколько срамная, намекающая на отвратительное для женщины соитие. Некоторое время Гула отчаянно сопротивлялась, потом обессилила. Ее заставили встать на колени, и она замкнулась в покорности.

В этот момент ее окликнули.

— Встань.

Гула — сама кротость — поднялась. Так и застыла, опустив голову.

— Повернись.

Гула исполнила приказание.

— Подними голову.