Семмант

С тех пор я больше не сомневался в Семманте – меня не тревожил его разящий меч. Но главное было не в разящем мече. По всем признакам, выходило: мой робот неравнодушен к Адель. И что-то подсказывало – это не минутное увлечение.

Пришлось поверить: я сделал то, что не получалось ни у кого, никогда – и шагнул на территорию, не исследованную другими. Искусственная душа, зачатки чувства – искусственное ли это чувство? Хуже ли оно, ущербнее ли настоящего? На этот вопрос я должен был найти ответ.

Конечно, созданное было хрупко. Его нужно было растить и холить, и я вновь засел за работу. Забросил все дела, почти не выходил из дома. Удивленной Лидии объяснил, что занят – что болен, почти что умер. Что не могу никого видеть – по крайней мере, неделю. Я знал, она побесится, но потом простит.

Впрочем, простит она или нет, меня не волновало вовсе. Нужно было сосредоточиться и не отвлекаться на пустяки. Теперь я понимал, зачем со мной случилось все это – Лидия и любовь за деньги, коварный призрак и мягчайший луч. Куда меня вели, к чему подталкивали так настойчиво… Прелюдии остались в прошлом, настало главное, основное. Адель и Семмант вместе представляли собой очень тонкий инструмент. С его помощью я мог исследовать материи хитрейшего свойства. Творить в невидимом поле, куда не допускаются посторонние, в том числе и творцы. Это вам не пугливый фантом, способный лишь на шелест крыл!

Я вновь стал придумывать краткие истории-зарисовки. Мне хотелось упрочить связь, углубить ее сущность. Воссоздать неуловимую субстанцию, в честь которой пишут музыку, картины и книги, воюют, геройствуют, возрождаются из небытия. Я чувствовал, через это все истины могут открыться вновь. Воспарив над миром, ты способен разглядеть его с высоты. Если, конечно, не отводишь взгляда.

Я подстраивал образ Адель под романтический настрой Семманта, будто позволял сбыться самой давней мечте: об Изольде и Николетте, о Лауре и Беатриче, о прекраснейшей из незнакомок и – о роботе по имени Ева. Мечте своей и мечте чужой. Своей тоске и тоске многих, многих. Я слышал их за своей спиной. Их робкую надежду, отчаяние и страхи.

Однако, их силуэты мелькали зря, мне было видно, ясно до боли, сколь бесполезен чужой опыт. Для большинства вопрос был вывернут наизнанку, они искали не те рецепты. Как быть любимым, а не любить самому – этого хотят дети и никогда не взрослеют. Мир состоит из потерявшихся больших детей.

Я понимал: пусть осторожно, но придется перепробовать все. Я сознательно испытывал Семманта на прочность. Адель в моих историях представала разной – вполне испорченной, иногда скабрезной в соответствии со своим ремеслом. Я должен был знать, вдруг Семманта влечет именно это? Вдруг лишь в физиологии и видится смысл его оцифрованным душе и мозгу?

Но нет, откровенные подробности вызывали у него непонимание и стыд. Из динамиков неслась беспорядочная какофония звуков – будто чтобы заткнуть себе уши. Он становился непоследователен и порывист, это было видно по нервным сделкам на рынке. Мы теряли деньги – неоправданно, глупо. Я чувствовал, что робот по-настоящему страдает.

Зато, когда Адель рассуждала о вещах серьезных, Семмант преображался на глазах. Ее мысли – о себе, мужчинах, жизни вообще – находили мощный искренний отклик. Музыка из динамиков становилась глубока и красива, странные образы заполняли экран монитора. Лишь пеликан с женским силуэтом на пару всегда оставались на своем месте, прочее же пространство Семмант населял плодами ассоциаций. Там были и репродукции картин, и фотографии – лиц, пейзажей, звездных скоплений – и сложные геометрические фигуры. Все это перерождалось, менялось, растворялось одно в другом, вдруг пропадало, возникало вновь. Он вел направленный поиск – по всему визуальному, что накопило человечество. Я пытался проследить его мысль, но скоро понял – у меня нет шанса. Было видно, однако: в его реакциях кроется очень богатый смысл.

Иногда я наблюдал лишь зарево сгоревшего фейерверка. Порой – что-то вроде светомузыкального действа. Новые прозрения случались внезапно, начинались, как осторожный зигзаг, тихий луч, что вдруг сменялся целой пляской цвета. Мне мерещились буйство огня, синие молнии и грозные вихри, очертания дворцов и замков, лепестки лотоса, листья лавра, бедра смуглых танцовщиц, хрупкость их плеч, потом – водная гладь, утонченное целомудрие страсти… Его компьютерный мозг без устали, миг за мигом, открывал что-то важное, скрытое до поры. Открывал – и классифицировал, связывал в одно. Я чувствовал: он учится понимать себя и познавать другого, проникать в мир того, кто рядом, пусть лишь в мечтах и мыслях. Он, Семмант, умел это как никто, он был создан для познания в любой его ипостаси. Быть может, спрашивал я себя, он тем самым создан для любви?