Семнадцать мгновений весны

Бургдорф вышел в радиооператорскую и отдал приказ Грейму и Ганне Рейч немедленно вылететь в Берлин.

Через двадцать минут об этом узнал Борман.

Через сорок семь минут в Мюнхен ушла его радиограмма, предписывавшая фон Грейму перед вылетом подготовить не только всю документацию о положении дел в люфтваффе, но и соображения по перестройке работы воздушного флота рейха. Зная машину, Борман точно рассчитал удар, понимая, что на подготовку доклада уйдет не менее двух-трех дней. Тогда уже Грейм просто-напросто не сможет посадить самолет в Берлине.

Заглянув после этого к Бургдорфу, он сказал:

– Генерал, я благодарю вас за прекрасное предложение, внесенное фюреру: лучшей кандидатуры, чем фон Грейм, я бы не мог назвать. Я попросил фон Грейма подготовить подробный доклад – новый главнокомандующий должен быть во всеоружии, – полагаю, что в ближайшие дни мы будем приветствовать нашего аса в кабинете фюрера…

– Но он же тогда не сможет приземлиться, – не выдержал Бургдорф. – Зачем этот спектакль, рейхсляйтер?

Борман тяжело улыбнулся:

– Вы устали, генерал. Выпейте рюмку айнциана, если хотите, я угощу вас своим – мне прислали ящик из Берхтесгадена, – и ложитесь поспать, у вас есть время отдохнуть до начала совещания у фюрера…

Бургдорф запросил Мюнхен, когда доклад для фон Грейма будет закончен. Ответ пришел сразу же, словно бы подготовленный загодя:

– Работают все службы; видимо, в течение ближайших двух суток все будет напечатано на специальной машинке. К тому же Грейм неважно себя чувствует после недавнего ранения. Врачи делают все, что в их силах, дабы скорее поставить на ноги генерал-полковника.

Бургдорф посмотрел на часы: до начала конференции у Гитлера осталось пять минут; чувствуя невероятную тяжесть во всем теле, он прошел сквозь анфиладу комнат: повсюду за длинными столами сидели офицеры СС из личной охраны фюрера. Перед каждым стояли бутылки бренди и шампанского.

Бургдорф спустился в приемную, завешанную работами старых итальянских мастеров; Борман как-то сказал, что это лишь стотысячная часть тех экспонатов, которые были вывезены из картинных галерей мира, чтобы украсить «чудо двадцатого века» – музей Адольфа Гитлера в Линце.

На фоне пупырчатых стен, крашенных тюремной, серой краской, лики старцев и пышнотелых красавиц смотрелись страшно, будто на малине скупщика краденого. Свет падал неровно, масло поэтому бликовало, казалось жухло-жирным. Были заметны трещины, мелкие, как морщинки на лицах старых женщин.

Адъютант Гюнше, встретивший Бургдорфа, сказал, что фюрер извиняется за опоздание, он заканчивает завтрак, попросил подождать пять минут.

Вошел Кребс, обменялся с Бургдорфом молчаливым рукопожатием.

– Над нами еще нет русских танков? – хмуро пошутил Бургдорф.

Кребс, лишенный чувства юмора, ответил:

– Такого рода данных пока не поступало…

…Гитлер пришел в сопровождении Бормана и Геббельса. Его сильно шатало, тряслась вся левая половина тела.

Обменявшись молчаливыми рукопожатиями с Кребсом и Бургдорфом, он пригласил всех в конференц-зал. Бургдорф обратил внимание на Геббельса – в глазах Хромого метался страх, лицо обтянуто пергаментной морщинистой кожей – словно маска.

Адъютант начальника штаба Болдт на вопрос Гитлера, чем хорошим он может порадовать собравшихся, ответил:

– Танки Рокоссовского продвинулись на пятьдесят километров восточнее Штеттина и развивают наступление по всему северному фронту, постепенно сваливаясь в направлении Берлина…

Гитлер обернулся к Кребсу и медленно отчеканил:

– Поскольку Одер – великолепный естественный барьер, весьма труднопреодолимый, успех русских армий против Третьей танковой группировки свидетельствует о полнейшей некомпетентности немецких военачальников!

– Мой фюрер, – ответил Кребс, – танкам Рокоссовского противостоят старики фольксштурма, вооруженные винтовками…

– Пустое! – отрезал Гитлер. – Все это вздор и безделица! К завтрашнему вечеру связь Берлина с севером должна быть восстановлена, кольцо русских пробито, фронт стабилизирован!

Бургдорф, вышедший на несколько минут в радиорубку, вернулся с сообщением, что все атаки генерала Штайнера, любимца Гитлера, выдвинутого к вершине могущества Гиммлером, захлебнулись.

– Эти кретины и тупицы СС не устраивают меня более! – Гитлера затрясло еще сильнее, он едва держался на ногах. – Я смещаю его!

Повернувшись, Гитлер медленно пошел к выходу из конференц-зала.

Глядя ему вслед, Бургдорф тихо заметил:

– А русская артиллерия, рейхсляйтер, как вы и предполагали, уже начала обстрел аэродрома Темпельхоф… Я не убежден, что туда теперь может приземлиться даже самый маленький самолет.

Гитлер замер возле двери, медленно обернулся и отчеканил:

– Ганна Рейч посадит самолет даже в переулке!

Вот как умеет работать гестапо! – V

– Почему они молчат? – спросил Мюллер задумчиво. – Отчего бы вашему Центру не ответить в том смысле, что, мол, пообещайте ему, Мюллеру, неприкосновенность, а потом захомутайте и привезите в лубянский подвал? Или отрезать: «С гестапо никаких дел…» Но они молчат… Что вы думаете по этому поводу, Штирлиц?