Семнадцать мгновений весны

– Рожать и кормить – вот задача женщины, – говорила Барбара, – все остальное – химера. Люди должны стать здоровыми и сильными. Нет ничего чище животных инстинктов. Я не боюсь говорить об этом открыто.

– Это как? – хмуро поинтересовался Гельмут, только-только откомандированный с фронта после сильнейшей контузии. – Сегодня со мной, завтра с другим, а послезавтра с третьим?

– Это гнусность, – ответила Барбара, брезгливо поморщившись. – Семья свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с главой дома, я не могу так же наслаждаться силой любви, как если бы он был и вторым, и третьим, и четвертым? Надо освободить себя от стыдливости – это тоже химера… Вы, вероятно, не согласны со мной? – спросила она, обернувшись к Кэт.

– Не согласна.

– Желание произвести лучшее впечатление – тоже уловка женщины, древняя как мир. Уж не кажется ли вам, что наш добрый Гельмут предпочтет вас – мне? – засмеялась Барбара. – Он боится славян, и потом, я – моложе…

– Я ненавижу женщин, – глухо сказал Гельмут. – «Исчадие ада» – это про вас.

– Почему? – спросила Барбара и озорно подмигнула Кэт. – За что вы нас ненавидите?

– Вот за то самое, что вы тут проповедовали. Женщина хуже злодея. Тот хоть не обманывает: злодей, он сразу злодей. А тут сначала такую патоку разольют, что глаза слипаются, а после заберут в кулак и вертят как хотят, а при этом еще спят с твоим ближайшим другом.

– Вам жена наставила рога! – Барбара даже захлопала в ладоши. Кэт отметила для себя, что у нее очень красивые руки: мягкие, нежные, с детскими ямочками и аккуратно отполированными розовыми ногтями.

Эсэсовец тяжело посмотрел на Барбару и ничего не ответил: он подчинялся ей, он был рядовым солдатом, а она унтершарфюрером.

– Простите, – сказала Кэт, поднимаясь из-за стола, – я могу уйти к себе?

– А что случилось? – спросила Барбара. – Сегодня не бомбят, работать вы еще не начали, можно и посидеть чуть дольше обычного.

– Я боюсь, проснется маленький. Может быть, вы позволите мне спать с ним? – спросила Кэт. – Мне жаль господина, – она кивнула головой на Гельмута, – он, наверное, не высыпается с маленьким.

– Он тихий, – сказал Гельмут, – спокойный парень. И совсем не плачет.

– Это запрещено, – сказала Барбара. – Вам полагается жить в разных помещениях с ребенком.

– Я не убегу, – попробовала улыбнуться Кэт. – Обещаю вам.

– Отсюда невозможно убежать, – ответила Барбара. – Нас двое, да и запоры надежные. Нет, я очень сожалею, но есть приказ командования. Попробуйте поговорить с вашим шефом.

– А кто мой шеф?

– Штандартенфюрер Штирлиц. Он может нарушить указание начальства – в случае, если вы преуспеете в работе. У одних стимул – деньги, у других – мужчины, у вас самый верный стимул к хорошей работе – ваше дитя. Не так ли?

– Да, – ответила Кэт. – Вы правы.

– Между прочим, вы до сих пор не дали ребенку имя, – сказала Барбара, отрезая от картофелины маленький ломтик. Кэт заметила, что девушка ест, словно на дипломатическом приеме – ее движения были полны изящества, и картофель, испорченный червоточинами, казался каким-то диковинным экзотическим фруктом.

– Я назову его Владимиром…

– В честь кого? Ваш отец был Владимиром? Или его отец? Как его, кстати, звали?

– Кого?

– Вашего мужа.

– Эрвин.

– Я знаю, что Эрвин. Нет, я спрашиваю его настоящее имя, русское…

– Я знала его как Эрвина.

– Он даже вам не называл своего имени?

– По-моему, – улыбнулась Кэт, – ваши разведчики так же, как и все разведчики мира, знают друг друга по псевдонимам. То, что я Катя, а не Кэт, знал мой шеф в Москве и, вероятно, знали те люди, которые были связаны с Эрвином, его здешние руководители.

– Владимиром, мне кажется, звали Ленина, – помолчав, сказала Барбара. – И благодарите Бога, что вами занимается Штирлиц: он у нас славится либерализмом и логикой…