Семнадцать мгновений весны (сборник)

– От ваших же людей. Там, в охране «АЕ-два», есть мой знакомец с времен Мюнхена, не браните его, для него я не что иное, как маленький слепок с вас… Интересует меня Витлофф потому, что та игра против русских, о которой я вам недавно говорил, входит в завершающую стадию и мне нужны верные люди, верные не кому-либо, но именно вам, партии… Мой план выверен, уточнен; пора идею обращать в дело…

…Дожидаясь Мюллера в приемной, прислушиваясь к тишине, царившей здесь, – налетов не было, телефоны имели только три выхода: на Гитлера, Гиммлера и Кейтеля, ни с кем другим рейхсляйтера не соединяли, – Штирлиц сказал себе: «Надо уходить, поездка в Линц – последний шанс. Все, что можно было понять, я понял, выше головы не прыгнешь. Слова Бормана об изменнике, работающем возле Мюллера, были, конечно же, случайностью, но эта случайность стоила мне почти сердечного приступа. А про то, что они хранят в штольнях, я не имею права передавать в Центр, и так приходится ломать голову, где ложь, а где правда, и связника нет и, видимо, не будет, я стал объектом двусторонней игры, но если я хоть как-то могу понять наших, то здешних я вообще перестал понимать. Или же они больные люди, лишенные способности понимать происходящее. Из Берлина мне не уйти, думать про то, чтобы пробиться отсюда на восток, – безумие, меня схватят через день, как бы я ни менял внешность… А Линц – это горы, там можно отсидеться, можно, в конце концов, идти по тропам на восток; Мюллер не сможет послать за мною слежку, он будет их инструктировать в том смысле, чтобы была обеспечена моя безопасность, а это развязывает мне руки; „еду по оперативной надобности, будьте от меня в ста метрах“, – пусть потом ищут… Я не верю Мюллеру, когда он сказал про документы Гелена. Это крючок для меня, он хочет, чтобы я заглотнул этот крючок, он и в машине станет ждать, что я проявлю интерес к этим материалам Гелена, действительно бесценным для любой разведки. А я не проявлю к ним интереса, не проявлю, и все тут!»

Тем не менее, вернувшись в гестапо, Мюллер достал из сейфа плоский чемодан и положил его перед Штирлицем:

– Это лишь один из материалов Гелена… Здесь – данные по людям науки во Франции, чьи родственники тайно коллаборировали с нами на оккупированных территориях. Приглядитесь, подумайте, как это вернее и короче записать, рассчитывая использование агентуры на будущее в наших целях. Имейте в виду, что другие материалы, в частности по России и Чехии, составлены по другой методе. Придумайте – пока будете добираться до Австрии, – как свести все это пухлое многообразие к тоненьким листочкам бумаги, напечатанным на рисовой бумаге, переданной мне нашими японскими коллегами… Когда вернетесь, я поселю вас на одной из моих конспиративных квартир, дам пару стенографисток – хорошенькие. Возьмете на себя Югославию и Францию… Это – дорого стоит, больше, чем картины всяких там Тинторетто и Рафаэля, вы уж мне поверьте…

…Резко зазвонил телефон, связывавший Мюллера с Кальтенбруннером.

– Да, – ответил Мюллер, – я слушаю, обергруппенфюрер… Да… Да… Хорошо… Иду… – Мюллер поднялся, покачал головой: – Что-то срочное. Ждите меня в приемной. Шольц угостит чаем, я вернусь через двадцать минут.

…Штирлиц пил чай, сидя возле окна, рассеянно слушая, как Шольц отвечает на лихорадочные звонки и – в самой глубине души, тайно и сладостно, – надеялся, что в Линце к нему подойдет высокий парень, который знает, как сейчас курят сигареты на Западе, назовет нужные пять слов пароля, выслушает отзыв к скажет: «Товарищ Исаев, я прибыл для того, чтобы обеспечить вашу отправку на Родину».

– Может быть, я мешаю вам? – спросил Штирлиц Шольца. – Я могу подождать в своем кабинете.

– Группенфюрер сказал, – сухо ответил тот, – что вы нужны ему именно здесь.

Информация к размышлению – VII (Генерал Гелен) [26]

Он теперь каждый день вспоминал давешний визит Мюллера; в глазах его то и дело возникало лицо группенфюрера; он точечно видел седые волоски на левом виске, плохо выбритом «папой-гестапо»; Гелен был мастером «детали»; он любил повторять:

– Как в кинематографе мелочь определяет уровень талантливости, так и в нашем деле сущий пустяк может оказаться поворотным моментом в грандиозной операции. Если бы адмирал Канарис не обратил внимания на ножки Мата Хари, не пригласил ее в ресторан «Максим», а потом не отвез в свою загородную квартиру – кто знает, как бы развивались события на театре военных действий и сколько немецких жизней оказалось бы погубленными англо-французскими мерзавцами в мокрых и грязных окопах… Вспомните фильм большевистского режиссера Эйзенштейна про матросский бунт в Одессе: я не знаю, намеренно или случайно покатилась коляска по лестнице на набережную, однако если это была задумка – то, значит, Эйзенштейн никакой не русский, а настоящий немец. Если же это оказалось случайностью, недоработкой его ассистентов, то и тогда честь ему и хвала, значит, он умеет и в мелочи заметить главное…