Семнадцать мгновений весны (сборник)

«ЛИЧНО И СТРОГО СЕКРЕТНО

ДЛЯ МАРШАЛА СТАЛИНА

ОТ ПРЕЗИДЕНТА РУЗВЕЛЬТА

Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы.

Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся».

– Точка, – закончил Рузвельт. – Кавычки закрыть. Это все, что я пока могу сделать. Но это только начало. Русские, думаю, меня поймут…

– Поставьте дату: двенадцатое апреля тысяча девятьсот сорок пятого года…

…Это был последний документ, подписанный Франклином Делано Рузвельтом.

«ПРЕЗИДЕНТУ ТРУМЭНУ, ВАШИНГТОН

От имени советского правительства и от себя лично выражаю глубокое соболезнование правительству Соединенных Штатов Америки по случаю безвременной кончины президента Рузвельта. Американский народ и Объединенные Нации потеряли в лице Франклина Рузвельта величайшего политика мирового масштаба и глашатая организации мира и безопасности после войны.

Правительство Советского Союза выражает свое искреннее сочувствие американскому народу в его тяжелой утрате и свою уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь.

И. СТАЛИН

Отправлено 13 апреля 1945 года».

Удар Красной армии. Последствия – I

Понятие «хруст», приложимое, как правило, к явлениям физическим, в равной мере может быть спроецировано на то, что случилось шестнадцатого апреля сорок пятого года, после того как войска Жукова, включив тысячи прожекторов, обрушили на позиции немецких войск, укрепившихся на Одерском редуте, ураган снарядов, мин и бомб.

Хрустела не только оборона; хрустел рейх; то, что еще за мгновение перед началом удара являло собой структуру, волю массы противной стороны, сейчас медленно, разрываемое тающими, стремительными трещинами, неумолимо и грохочуще оседало, поднимая при этом смерч душной пыли и гари.

…В Цоссене, в штаб-квартире Кребса, сменившего Гудериана, телефоны звонили беспрерывно (связь работала по-немецки отменно); известия с Одера приходили через каждые пятнадцать минут.

Кребс, стоявший в кабинете возле карты, спиною к собравшимся, не мог не слышать, как глухо, но не испуганно уже, не шепотом, а открыто, громко, понимая надвигающийся ужас, кто-то из офицеров говорил его адъютанту Герхарду Болдту:

– Неужели американцы не успеют?! Ведь они на Эльбе, фронт открыт, их танки в Цербсте, неужели они не захотят войти в Берлин первыми?

Кребс обернулся, посмотрел куда-то поверх голов своих штабных и обратился к адъютанту:

– Пожалуйста, соедините меня с рейхсканцелярией: я должен понять, куда все-таки переводят главный штаб. Мое предложение остается прежним – Берхтесгаден… И не сочтите за труд принести мне стакан вермута…

Адъютант связался с бункером; генерал Бургдорф на вопрос об эвакуации лишь сытно и снисходительно рассмеялся, а ответил так:

– Эвакуация на Берхтесгаден уже практически закончена, вопрос только за тем, когда выедет сам… Передайте Кребсу, что он приглашен в рейхсканцелярию двадцатого апреля на празднование дня рождения фюрера…