Семнадцатая осень (СИ)

– А этот их Андрей, когда мы только пришли, сказал, что Елена с нами вряд ли сможет поговорить, потому что напилась таблеток и спит, после чего к нам вышел Геннадий. Вот и представьте – в каком же состоянии должна была быть Елена – она ведь мать, возможно, ей должно быть даже хуже, чем Геннадию, плюс снотворное…, – Городовая многозначительно замолчала, предоставляя Крашникову додумать мысль самому, в то время как тот прилагал огромные усилия, чтобы не выплеснуть свое негодование на коллегу, превзошедшую его в наблюдательности. В конце концов, профессионализм Крашникова взял верх над его самолюбием и он, с уважением к Городовой, признал, что голова у нее явно варит, не взирая на какой-то внутренний раздрай. Хоть у Хабаровых с ней и происходило нечто неприятное, она все же заметила то, на что лично он не обратил ни малейшего внимания.

Подумав еще немного над ее словами и о своей, так несвоевременно проявившейся, невнимательности, Крашников пришел к выводу, что в нынешних обстоятельствах Елене Хабаровой действительно не должно быть никакого дела до того – кто приехал в ее дом и зачем; подглядывать в окно, тем более скрытно, в том состоянии, в котором она должна была, по логике, пребывать, она бы просто не смогла. Но если она чувствовала себя нормально и во время их визита не спала, то почему к ним не вышла? Какая мать упустит возможность разузнать из первых уст о том, как продвигается дело об исчезновении ее ребенка?

Крашников взглянул на Городовую, потягивающую свой капучино, задумчиво вглядывающуюся в окно, и не найдя что добавить, принялся пить свой кофе.

По окончании обеда Крашников попросил счет у официанта и с согласия своей спутницы, расплатился сам. Городовая не возражала, высказав пожелание, чтобы следующий обед был за ней.

Обеденный перерыв был в самом разгаре и оба зала ресторана – и на первом и на втором этажах – были полны гостей. За одним из столиков в самой глубине помещения на первом этаже, следователи заметили полковника Григорьева с незнакомой для них обоих женщиной, сидящей спиной к залу. По безмолвному обоюдному согласию коллеги решили сделать вид, что ничего не видели.

Выйдя на свежий воздух, Городовая сделала глубокий вдох и подняла взгляд на тяжелое, серое, предгрозовое небо:

– Интересно, когда же все-таки начнется дождь?

– Если уж он начнется, то надолго, так что уж лучше так…– Крашников, со свойственной ему лаконичностью, высказал свою точку зрения по этому вопросу и перешел к более насущному:

– Куда мы теперь направляемся?

– Я думаю, что самое время наконец-то показать мне город, – улыбнувшись ответила Городовая и направилась к машине следователя.

12

Подходящий к концу день, оказался для Городовой довольно плодотворным, а так внезапно принятое в гостиной Хабаровых решение, волшебным образом все прояснило – моментально стало легче существовать, отошли на задний план все тягостные размышления о будущем и мрачные предчувствия в настоящем, отступила, прочно укрепившаяся в груди, тяжесть. Мысль о том, что настоящее дело – последнее в ее карьере, независимо от того, чем оно закончится, словно пробудила Городовую, придав ей уверенности в завтрашнем дне, оптимизма, смелости, освежила ее взгляд на окружающее, парадоксально повысила работоспособность и ясность ума.

Остаток дня Городовая буквально порхала, ощущая легкость во всем теле и в голове, словно сбросила невероятно тяготивший ненужный груз. Она отчетливо поняла, что наступило время для очередного крутого поворота в ее жизни – и раз уж не удалось принять себя – следователя со всеми способностями и талантами, и свою работу со всеми ее недостатками, пришло время оставить эту деятельность навсегда и двигаться дальше.

Крашников угостил ее вкусным обедом и наконец-то показал город. Они колесили по его улицам и площадям два с лишним часа, ненадолго останавливаясь возле достопримечательностей и значимых городских объектов, вроде развлекательного центра и огромного городского рынка. Следователи прошлись по парку вокруг Дома Культуры с Администрацией в одном здании. По просьбе Городовой Крашников показал ей все школы, детские сады и колледж города, а так же все более – менее крупные предприятия, функционировавшие в нем.

Швейная фабрика, с которой они начали знакомство с производствами города, оказалась самым компактным по размеру и аккуратным их них. Располагалась она в единственном трехэтажном здании Нижнего города, застроенном одноэтажными и двухэтажными коттеджами; цеха занимали первый и второй этажи, а администрация фабрики – третий. Вокруг фабрики подрастали высаженные небольшими группками деревца, творчески был подстрижен кустарник возле главного входа, а по всей территории разбросано множество клумб с еще не опавшими осенними цветами. Во всем этом чувствовалась такая любовь и забота, что, казалось, будто это чья-то личная усадьба, а не место, куда люди приходят изо дня в день для того, чтобы заработать весьма скромные деньги.