Семнадцатый самозванец

— То дело не малое, господин. То дело — великое.

И добавил жалобно:

— Чтоб имя вора узнать, я много одному человеку платил. Что теперь делать? Обратно у доброго человека золото брать?

— Сколь заплатил? — тихо спросил Телепнёв, понимая, что придется раскошелиться ещё раз.

— Пять фондуков платил, — ответил толмач, не отводя глаз.

— Говори, — вздохнул Степан Васильевич и велел дьяку Алферию достать из сундука деньги.

— Звать вора Тимошка по прозванию Акундинов. Прибежал вор из Вологды на Москву и там был в приказе Новая Четь подьячим.

— Новая Четь! — воскликнул громко молчавший до того Кузовлев. — Да я ж того Тимошку знаю! Был он при Иване Исаковиче Патрикееве в подьячих. И из Москвы года два как убег. Мы с ним даже на одной свадьбе вместе были. Я, Степан Васильевич, вора Тимошку, если поставят меня с ним с глазу на глаз тут же уличу!

— Ну и дела! — слабо ахнул Телепнёв. — Ладно, коли так. А если нет?

Зелфукар-ага приложил руку к сердцу:

— Так, господин, истинно так.

Степан Васильевич вздохнул и еле пошевелив пальцами, показал Кузовлеву — пододвинъ-де толмачу кису с деньгами.

Кузовлев толкнул по столу кожаный мешочек и Зелфукар-ага ловко поймал его. Кузовлев спросил:

— А скажи, ага, как нам сподручнее того вора Тимошку достать?

— Везир и-азам сам такого дела не сделает. Можно вора достать большой казной.

— Все казной да казной, — проворчал Телепнёв. — Деньги отдадим, а вора нам не выдадут и потеряем казну даром — люди-то ваши, ты, Зелфукар-ага, не обижайся — не однословы: пообещать — пообещают, а дела не сделают.

Зелфукар-ага сказал:

— Зачем стану обижаться? Правду говоришь, господин. А ты меня послушай: бросьте вы это дело — пойдет вор по земле, волочась, — и сам пропадет. А то зашлет его везир и-азам в дальний город или же на галеру в греблю отдаст. А если станешь, господин, о воре промышлять, то пуще его вздорожишь, и станет везир и-азам думать: «И вправду вор царского кореня».

Телепнёв вздохнул, подумал: «Вот привязалась напасть — сам чёрт не разберет. И так-то посольство — хуже не придумаешь: на крымского царя, хотя и бывшего, а все же царя, султану надо челом бить, о злодеяниях его доводить многими словами, накрепко. А как ещё султан к тому отнесется? Крымский царь единоверец его — из султановой руки на мир смотрит. Да и в набег ходил не по наущению ли из Цареграда?»

А Зелфукару-аге сказал так:

— Спасибо тебе, Зелфукар. То воровское дело для нас, послов — не главное. Есть у нас и иные — государственные дела. Только, если речь о воре зайдет, то скажи боярину твоему, Азяму, что вор тот — худой человек, подьячишка, нечестных родителей сын.

* * *

Осень начиналась в Константинополе. Тихо шелестели дожди, сбивая наземь мокрые листья, возвращались в Золотой Рог боевые корабли Порты галеры, фелюги, фрегаты: до весны у Синопа, Трабзона, Батума можно было не ждать казацких стругов и чаек.

Кузовлев со дня на день ждал: вот позовут к султану. И лестно было дьяку Алферию идти к султану мимо большого государева посла, который из-за приставшей к нему неведомой болезни совсем лишился сил — и страшно: а ну, не то скажет, или не так сделает, как велит посольский обычай? Однако, хотя и боялся дьяк, — было ему интересно и радостно.

И однажды среди дня появилась на посольском дворе добрая дюжина людей — на конях, с пиками и саблями.

Дьяк Алферий, выглянув в окно, тут же понял — не во дворец ему ехать: азямы на всадниках были ношеные, кони нечищенные, сапоги старые. Не охранники султана — балтаджи — въехали во двор — простые воины — капы-кулу. Тревожно обшарив глазами толпу всадников, дьяк увидел Зелфукара-агу — и у него слегка отлегло от сердца.

Толмач вошел в дом с толстым низеньким десятником и красивым юношей, одетым в богатый халат. Взглянув на Кузовлева — будто видел его впервые, толмач сказал, как пролаял:

— За многие вины вашего царя сидеть вам, послы, в избе, никуда не выходя, пока царь урусов не напишет, зачем готовит к весне шайки лихих людей воевать крымский юрт и полночный берег Порты. А появятся казаки на море — сожгут в пепел и тебя, дьяк Алферий, и товарища твоего Степана.

Кузовлев понял, что Зелфукар-ага разговаривает с ним так из-за того, что рядом с ним стоит нарядный юноша — не то соглядатай, не то везир и-азама думный дворянин.

— Так говорить с его царского величества послом тебе, толмач, непригоже. И ты боярину твоему, Азему, скажи, что ни в каких государствах над послами бесчестья не бывает, и в Цареграде над послами того не бывало. А я за казаков не ответчик, потому как черкасы[5] искони государского повеленья не слушают, и живут воровским обычаем искони ж.

Телепнёв, лежа с закрытыми глазами, думал; «Ах, хорошо, Алферий, ах, верно отвечаешь татарину».

Зелфукар-ага потоптался немного и строго проговорил:

— Из избы — не выходите. Со двора — не выходите. Никого в избу и на двор не пускайте. Буду только я приходить, когда повелит мне везир и-азам, пресветлый Азем-Салих паша.

И с тем вышел. За ним, неслышно ступая, вышел красивый юноша, и громко топая, — толстый десятник.

— Ну, дождались, — прошептал Телепнёв.