Съемочная площадка

Кэсси пересекла холл и вошла в зал для официальных приемов. Годы работы в музее помогли ей по достоинству оценить все, что здесь было драпировано генуэзским бархатом. Кресло, в которое она так осторожно опустилась, принадлежало «китайскому чиппендейлу». Ковер савоннерийской работы, по которому она могла ступать лишь на цыпочках, был выполнен в стиле «Лионский Лев», его бежевые, красные, голубые и черные краски почти не полиняли.

В тот день Кэсси с трудом заставила себя уйти. Но на следующее утро вернулась и первым делом отправилась в библиотеку. Дрожащими пальцами она касалась стен, облицованных черкесским ореховым деревом. Шторы из нежнейшей шелковой камки итальянской работы вызывали в ней трепет — она боялась, что тончайшая ткань рассыплется у нее в руках, словно паутина. Кэсси рассмотрела ряды книг в кожаных переплетах с золотым теснением и осторожно ступила на позолоченную винтовую лестницу, которая вела на галерею. Здесь ее трепещущий взгляд привлек занимавший весь потолок холст. Она почти не сомневалась, что картина принадлежала перу Джованни Антонио Пеллигриги, умершего более двух столетий назад. Тогда она решила, что должна оценить каждый предмет мебели, каждое произведение искусства в этом доме. Она была в состоянии это сделать — у нее хватало справочной литературы. Можно было даже составить опись.

Ей и в голову не пришло, что дом, в котором она выросла — легендарное поместье Блэкстоун, — был намного больше ее розового замка. Но это все равно не имело бы никакого значения. Этот дом принадлежал только ей.

Даже после второго посещения многое в доме оставалось неизученным.

На следующий день Кэсси снова вернулась сюда. В этот раз она поднялась наверх и стала обходить спальню за спальней, пока не очутилась в детской, стены которой занимали полки, уставленные всевозможными клоунами и плюшевыми мишками. В углу были сложены всевозможных размеров мячи. Оловянные солдатики, вытянувшись по стойке «смирно», стояли на столе. Да, в этом доме жил ребенок — мальчик. Среди игрушек не было кукол. Она вспомнила о пожарной машине, валявшейся возле бассейна.

О, если бы она могла иметь ребенка — не испорченного кровью Гая. Она бы растила его в этом доме. Она бы готовила еду в этой чудесной кухне, обедала бы с ним в этой красивой столовой, укладывала бы спать в старомодную кроватку с белым муслиновым балдахином. Она коснулась балдахина рукой — с годами ткань выцвела и покрылась пылью.

Конечно, она и думать забыла про свою основную работу. В первую очередь требовалось все как следует вычистить и вымыть. Если каждый день приходить сюда в шесть утра, то можно смело в течение двух часов не думать ни о чем другом. После этого можно заняться мелкими восстановительными работами, естественно, учитывая ее ограниченные физические и финансовые возможности. Вряд ли Гай обратит внимание на ее столь ранее отсутствие, а если даже и обратит, то она всегда сможет сказать, что стала совершать утренние пробежки. Или задать ему встречный вопрос — где онпропадал так поздно вечером?

О, если бы только она была способна на непорочное зачатие! Она заставила себя рассмеяться, чтобы окончательно не потерять связь с реальным миром.

Тонкой кисточкой она наносила клей на позолоченную фольгу, как вдруг у нее за спиной, на лестнице, послышался какой-то шорох. Она резко повернулась. Но вместо Дженни Эльман, вместо призрака Джона Старра Уинфилда, там стоял живоймужчина. Вид у него был заспанный, каштановые волосы растрепаны. Одет он был в короткий махровый халат, и в нем не было ничего от привидения.

— Надеюсь, что я вас не очень сильно напугал, — улыбнувшись произнес он и медленно двинулся к ней. Она смотрела в его лицо с высокими скулами и блестящими голубыми глазами. — Мне давно хотелось знать, кто же эта моя загадочная горничная. Я был уверен, что это женщина. — Он протянул ей руку. — Я Джон Уинфилд. Могу поинтересоваться, кто вы такая?

Позже Кэсси не раз думала, что Джон Уинфилд должен был принять ее за сумасшедшую — столько недель подряд приходить в его дом и чистить, скрести, вытирать, убирать, полировать, реставрировать рамы картин и зеркал, штопать мельчайшие дыры в драпировке мебели, стирать, отбеливать, крахмалить и гладить кружевные кухонные занавески. Но он не высказывал никаких суждений на этот счет и спокойно принимал все, что могло бы озадачить и раздражить обычного человека.

Он рассказал ей о себе. Оказалось, что он историк из Стэнфордского университета. В розовом замке он не был с девятилетнего возраста — с тех пор прошло уже двадцать три года. Тогда они вместе с матерью вернулись в Европу. В восемнадцать он вновь приехал в Штаты, чтобы поступить в Стэнфорд. Недавно в Швейцарии умерла его мать. В этом году, как и положено, раз в семь лет, он получил оплаченный годичный отпуск. За этот год он намеревается восстановить свой дом, причем основные работы хотел делать сам. Безвозмездный труд — как грустно заметил он, — а может, напротив, труд по расчету. Как-то он упомянул, что собирается продать дом.