Сен-Жермен

Как раз во время моего тогдашнего появления в Париже эта система прошла окончательную проверку на прочность. Людовик увлекся некоей мадам де Куаслен, с умыслом представленной ко двору ненавистниками маркизы де Помпадур. Это была дама благородного происхождения, вдова генерала, она умела блеснуть в разговоре и отличалась прекрасными манерами. При этом ей было дано все, что могло прельстить мужчин. Противники маркизы де Помпадур при дворе торжествовали, видя холодность, с какой обращался король к мадам де Куаслен, и нежность, достающаяся на долю Жанны Антуанетты. Меня, по правде говоря, несколько смущало подобное противоречие. Маркиза на мой вопрос, чем она так обеспокоена, ответила:

– Благосклонностью короля.

Мне осталось только развести руками.

– Вы его не знаете, граф, – на глазах у неё навернулись слезы. – Если он решит, что мне пора оставить Версаль, а этой генеральше поселиться в моих апартаментах, он на людях будет с нею сам лед, а меня утопит дружеским расположением.

Маркиза говорила со знанием дела. Со сколькими ловкими царедворцами ей удалось расправиться! Морепа, хранитель государственной печати Машо, государственный министр по военным делам и начальник полиции д'Аржансон…

Как-то зимним вечером, оставшись один на один, маркиза принялась умолять короля разрешить ей оставить двор. Пусть он только выразит желание, она тут же покинет Версаль. Она может быть удовлетворена тем, что трудилась на благо отчизны и сыграла особую роль во время заключения наступательного союза с Австрией. Теперь они вместе, плечом к плечу с Россией, Саксонией, Швецией пытаются посадить на цепь этого несносного забияку Фридриха II. Король не ответил ни да, ни нет…

На следующий день она поделилась горем с тогдашним министром иностранных дел, аббатом Берни, которого сама же протолкнула на этот пост и чья благосклонность помогала ему усидеть в этом кресле.

– Мое утешение в том, – объяснила она ему, – что, покидая двор, я оставляю возле короля честного просвещенного министра, верного воспоминаниям обо мне.

Напуганный до смерти Берни вскочил с места.

– Мадам, у меня нет сил сдержать волнение. К сожалению, прилив чувств не самый удобный способ решить дело. Государственный министр должен доказывать свою благодарность иным способом.

– Как вы намерены поступить?

– Я напишу королю, мадам. Я объясню ему, что новая метресса повредит его репутации, его делам и вызовет опасения у Венского двора, который обратился именно к вам, мадам, ради заключения союза. Более того, я заявлю, что безусловно отказываюсь работать с другой женщиной, которая не будет иметь на меня никаких прав дружбы и признательности. Если король будет настаивать и объявит на весь свет о новой пассии, я буду умолять его разрешить мне подать в отставку.

Король недолго колебался. Уже через несколько дней мадам де Куаслен была вынуждена оставить Версаль. Она поселилась в пригородном имении, где о ней все вскоре забыли. Мне доводилось встречать её после революции. Это была миловидная статная старушка, не обращавшая внимания на ветер перемен. С лица у неё не сходила ироническая усмешка. По-видимому, она гордилась, что её система выживания оказалась наиболее действенной.

История с мадам де Куаслен наглядно продемонстрировала мне, что именно понималось под дружбой при французском дворе, вот почему на вопрос маркизы – может ли она считать меня своим другом? – я взял на себя смелость заявить.

– Я вам не враг, мадам.

Она оценила мою честность и не делала попыток помешать нашей дружбе с Людовиком. Конечно, за эту милость мне пришлось достойно отблагодарить маркизу. Ее прельстила моя забавная диковинка – шкатулка со сменяющимися при нагревании изображениями на крышке.

Аббата Берни я не брал в расчет, между собой друзья называли его Бебе-молочница. Румяные щечки, маленький росток, округлые плечики, вместительное брюшко, лысеющая головка терзались лишь одним-единственным желанием – добыть кардинальскую шапку. Все остальное ему было глубоко безразлично. Понятна была радость Берни, когда в обмен на красную шапку он отказался от поста государственного секретаря по иностранным делам, который достался решительно лезущему в гору графу де Стенвилю.