Сэндвич с пеплом и фазаном

Насколько я могла судить, Рейнсмиты застыли на лестнице, не шевеля ни единым мускулом, пока я не вышла потихоньку через черный ход и не добралась до прачечной.

Ключ, который я присвоила, позволил мне в три секунды — я считала — попасть в этот адский храм чистоты (эту фразочку я позаимствовала у Даффи, которая всегда называла так «Армфилдс» — единственную лондонскую химчистку, которой отец доверял свой ветхий гардероб, за исключением белья — его разрешалось стирать, гладить, крахмалить и складывать аккуратными стопками исключительно миссис Мюллет).

И снова мое сердце сжалось от боли. Я сглотнула и окинула взглядом огромное помещение прачечной.

Запри дверь! — скомандовал внутренний голос, и я повиновалась.

Дело было в воскресенье, так что в прачечной было холодно и неприветливо и, поскольку стиральные машины и бойлеры были отключены, тут было тихо, как в могиле.

Я вздрогнула. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой нарушительницей, а это говорит о многом.

Минуту или две я неподвижно стояла, прислушиваясь. Ни звука. Наверняка, даже если у Рейнсмитов хватило бы пороху последовать за мной, я бы услышала шаги — благодаря гравию на дорожке.

Тем временем я вполне могу извлечь пользу из того, что я оказалась заперта в прачечной и проведу здесь некоторое время.

Что может послужить лучшим поводом для хорошенького славного обыска?

В мой первый визит в эту адскую дыру я мельком заметила маленькую комнатушку в углу — на самом деле не более чем отсек, — похожую на кабинет.

Вполне можно начать оттуда.

Старый деревянный стол с древним телефонным аппаратом и механический стул с торчащими пружинами занимали почти все место. На задней стене были полки, заставленные бухгалтерскими книгами, переплетенными в лен, с указанием временного диапазона на корешках: 1943-46, 1931-35 и так далее.

Я по очереди вытащила все ящики стола. Из шести два были пусты, а в остальных шести хранилась всякая ерунда: печати, чернила, заплесневевшие останки сэндвича с сыром в вощеной бумаге, бутылка с лосьоном «Джергенс», аспирин, пара резиновых перчаток и две книжки в мягкой обложке с загнутыми страницами: «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» Дейла Карнеги и «Как перестать беспокоиться и начать жить» его же.

Не очень вдохновляет.

Но в нижнем правом ящике обнаружился пухлый телефонный справочник, его обложка завернулась вверх и застряла в направляющем рельсе. Я не могла достать его и заглянуть за него, не встав на четвереньки на антисанитарный каменный пол.

Выгнув локоть под немыслимым углом, я умудрилась засунуть ладонь под застрявшую книгу. Мои пальцы нащупали что-то пушистое.

Первая мысль моя была, что это дохлая мышь: она грызла сэндвич с сыром и отравилась плесенью или с ней случился анафилактический шок.

Я поборола девчачий порыв отдернуть руку и закричать. Просунула пальцы еще глубже, сомкнула их вокруг предмета и вытащила его.

Это оказался носок — красный шерстяной носок. И я сразу же вспомнила, что уже видела такой.

Я внимательно его рассмотрела и вернула на место в ящик. Не со всех тканей можно снять отпечатки пальцев, и шерсть для этого подходит меньше всего. Но я увидела все, что хотела, и обвинения в небрежном обращении с уликами мне ни к чему.

Кроме того, нет смысла брать с собой носок, чтобы сравнить его с тем, который находится в морге.

Переключив внимание на полки с гроссбухами, я взяла последнюю книгу справа, датированную 1950 годом и еще не законченную.

Переплет дохнул пылью и хрустнул, когда я открыла книгу, и в нос мне ударили запахи пота и застарелого крахмала. Это оказалась стиральная опись женской академии мисс Бодикот.

Может ли она пригодиться в моем расследовании? Я припомнила, как однажды миссис Мюллет сказала мне в ответ на презрительную шутку в адрес ее цинковых тазов: «Не смейте воротить нос от своей прачки, мисс, — отрезала она в редком приступе гнева. — Мы знаем, что вы едите, что вы пьете и чем занимаетесь. Стиральная доска может многое рассказать».

Тогда я не поняла, что она имеет в виду, но запомнила эти любопытные слова на будущее, и, кажется, настал их час.

Я пролистала гроссбух. Каждая страница была расчерчена на пять колонок: «Дата», «Имя», «Предмет», «Заметки» и «Стоимость».

Например: 10 сент. 1951, Скарлетт, А., шерст. св. 2, пнтл. 2, колг. 2, блз, плтк. 2, пжм… $1,85.

Из этой записи я поняла, что родителям Амелии Скарлетт выставлен счет на один доллар восемьдесят пять центов за стирку двух шерстяных свитеров, двух пар панталон (предмет туалета, который, как я думала, в наши дни встречается только в неприличных стихах и еще более неприличных песенках), двух пар колготок, блузки, двух носовых платков и пижамы.

Эта запись была из недавних — чуть больше месяца назад.

Что могут рассказать записи двухлетней давности, например сделанные после бала изящных искусств? Наверняка такое выдающееся событие не прошло без пары пролитых стаканов пунша или лимонада.

Я взяла предыдущую книгу. На обложке были наклеены календари 1947, 1948 и 1949 года, некоторые даты были выделены чернилами.