Сенека. Собрание сочинений

Спустя значительный промежуток времени я посетил твою Помпею. Я воротился мысленно к годам моей юности. Мне казалось, будто я только что оставил занятия, за которыми я провел свою молодость, но тотчас снова могу приняться за них. Так проживаем мы нашу жизнь, о Луцилий, и подобно тому, как в морском плавании, по выражению Вергилия, скрываются земли и грады, так, с течением мимолетного времени, мы минуем сперва наше детство, затем юность, далее зрелый возраст и, наконец, первые и лучшие годы старости. Тут уже чувствуется приближение общего конца всех людей. В безумии нашем мы считаем его подводной скалой; но это гавань, в которую мы стремимся и от которой не следует отказываться. Если кто-либо достиг ее в ранние годы своей жизни, тот не больше имеет права на жалобы, чем тот, кто скоро совершил свое плавание. Иных ведь мореходов задерживают в пути слабые ветры и порою томит скука полного затишья; других свежее дыхание ветра доносит до места назначения очень скоро. То же бывает и с нами: одних из нас жизнь очень скоро доставляет туда, куда мы все равно прибудем, как бы ни медлили; других долго томит и мучит. А между тем, как ты знаешь, не всегда приятно оттягивать конец. Ибо не сама жизнь есть благо, но хорошая жизнь. Мудрец должен жить столько, сколько следует, а не столько, сколько может. Он ясно видит, когда будет побежден, с кем, как и что должно ему делать. Он всегда имеет в виду не то, как продолжительна жизнь, но какова она. И как только наступают тяжелые обстоятельства, нарушающие его спокойствие, он перестает жить. Он делает это не только в крайней необходимости; но лишь судьба обратится против него, он уже обсуждает вопрос, не пора ли кончить. Для него не важно, умрет он естественною или насильственною смертью, несколько позже или несколько раньше. Он не думает, что это составляет особую разницу: нельзя много потерять жидкости, если она вытекает по каплям.

По существу, безразлично, умереть раньше или позже; важно только, как умереть: хорошо или дурно. Умереть хорошо – значит избежать опасности дурной жизни. Поэтому я считаю малодушным изречение того родосца, который, заключенный в темницу, где его кормили, как дикого зверя, на чей-то совет – не есть вовсе – ответил: «Пока человек жив, он может надеяться». Пусть даже это верно, но нельзя же покупать себе жизнь любой ценой. Пусть она великое и несомненное благо, я не куплю его за сознание собственной гнусной слабости. Сверх того, я думаю, что тот, кто живет, – во власти судьбы; тот же, кто не боится смерти, избежал ее власти.

Однако, хотя смерть когда-нибудь неизбежно наступит, но если мудрец знает, что он обречен на казнь, он не поможет ей совершиться своей рукой. Ибо глупо умереть от страха смерти. Убийца придет сам. Жди его. Зачем спешить? Зачем принимать на себя выполнение чужой жестокости? Ты завидуешь, что ли, палачу, или, может быть, жалеешь его? Сократ мог кончить свою жизнь добровольной голодной смертью и, таким образом, избежать смерти от яда. Однако он провел в темнице, ожидая смерти, целых тридцать дней не потому, чтобы он рассчитывал на то, что в такой промежуток времени многое может перемениться, могут осуществиться многие надежды, но только для того, чтобы выказать свою покорность перед законом и чтобы дать своим друзьям воспользоваться последними днями Сократа. В самом деле, было бы глупо, презирая смерть, бояться яда.

У Друза Либона, юноши знатного происхождения, но ограниченного ума, имевшего притом притязания гораздо большие тех, какие можно было вообще иметь в то время, а тем более ему, была тетка Скрибония – замечательная женщина. Когда Друз, больной, был отнесен из сената на носилках, без обычной для него свиты, так как все приверженцы бесчестно покинули его, не только как обвиненного, но как осужденного на смерть, он стал спрашивать совета, что лучше – немедленно покончить с собою или ждать? Тут его тетка Скрибония и сказала ему: «Что тебе за радость брать на себя чужое дело?» Однако он не послушал ее и наложил на себя руки, впрочем, не без причины. Ибо если бы он остался жить, то все равно через три или четыре дня, уже по воле своих врагов, должен был бы принять на себя это «чужое дело» и умереть.