Сьенфуэгос

— Почему ты решил, что это глупости? Потому что ты меня знаешь? — он беспомощно развел руками. — Здесь все друг друга знают, но каждый скрывает в потаенные уголках своего сердца какую-то вину. Так ты ни к чему не придешь. Забудь об этом! Если будешь об этом думать, ничего не добьешься.

Безусловно, это был хороший совет, но трудновыполнимый, поскольку тень преступления словно гигантская башня нависла над фортом, отравляя взаимоотношения его обитателей, которые не могли отделаться от тревожного чувства, что спят под одной крышей с грязным убийцей-содомитом.

— Плевать мне, если я погибну в кораблекрушении, — пробурчал как-то вечером старик Стружка. — Или если меня зарежут в стычке, или в открытом столкновении с дикарями, но мысль о том, что кто-то меня придушит ради того, чтобы потом отыметь в зад, лишает меня сна.

— В зад? — развеселился Кошак. — Какой еще зад, Стружка? Твой зад уже лет сто назад застрял в каком-нибудь кресле, которое ты продал в Памплоне, — и он ласково шлепнул старика по покрытой угрями щеке. — Спи спокойно! Ты не в моем вкусе, твоей заднице ничего не грозит.

— Как ты можешь шутить над такими чудовищными вещами? — удивился Сьенфуэгос. — Не понимаю.

— Я и над отцовским трупом могу поглумиться, Гуанче, — откровенно ответил рулевой. — Когда он помер, как всегда, пьяным в стельку, мы решили устроить ночные бдения в таверне, но около полуночи, после всего выпитого, кто-то вдруг спросил, может ли гроб плавать. Что тут началось! Мы бросили старика прямо на барную стойку и отправились на пляж, чтобы найти ответ на вопрос, а когда вернулись, нас встретил еще один пьянчуга, весьма сердитый, потому как уже полчаса рассказывал шуточки моему старику, а тот ни разу не улыбнулся. Как тебе это?

— Ты просто животное.

— А как же иначе? Я всегда был беднее церковной крысы, спал лишь со шлюхами, и все члены моей семьи кроме отца утонули. Четверо братьев — во время большого шторма в восемьдесят седьмом... Если у тебя есть братья, ты понимаешь, каково это.

— У меня нет братьев. — Канарец немного помолчал. — Никогда никого не было.

— Никого? — удивился собеседник, резко сменив тон. — Совсем-совсем?

— Совсем-совсем. Мать умерла, когда я был ребенком, и я вырос в горах почти в полном одиночестве.

— В этом нет ничего хорошего, парень, — сказал рулевой. — Ничего хорошего, но не могу не признать, что есть и преимущество — по крайней мере, ты не испытаешь боль от потери близких.

Кошак был и впрямь странным типом — из тех, кто обладает удивительной способностью немедленно вызывать ненависть или любовь, добиваясь либо восхищения, либо полного отторжения, поскольку был он человеком не особо крепкого сложения, не обладал зычным голосом или представительным видом, но его редкая наблюдательность и тревожная способность всегда находить самые обидные слова в самый нужный момент заставляли бояться его и вызывали восхищение у всех остальных, в большинстве своем людей довольно унылых.

Сьенфуэгос тоже никогда в точности не понимал, как на самом деле к нему относится, и хотя пару раз они открыто столкнулись, рулевой явно не таил зла — возможно, это был его единственный недостаток, которым он никогда не переставал козырять.

И за это его тоже многие ненавидели, открыто или втихую, в особенности губернатор Диего де Арана и его послушный подхалим Педро Гутьерес, больше известный как Гути, хотя сильнее всего в противоречивом Кошаке людей раздражало то, что он инстинктивно отвергал любых представителей власти.

Мастер Бенито открыто его презирал.

— Ох уж этот смутьян! — повторял он всякий раз, стоило канарцу упомянуть Кошака. — Послушай моего совета: держись от него подальше, а также от всех его дружков. Этот остров слишком мал, и я боюсь, что здесь слишком мало места для Кошака и Араны с их прихлебателями.

— Я вас не понимаю.

— Ничего, парень, скоро поймешь! Поверь мне, очень скоро ты все поймешь. А пока привыкай к тому, что везде, куда бы ты ни попал, мир делится на кланы, и само собой подразумевается, что ты принадлежишь к одному из них. Мы все — обычные люди, просто нас бросили здесь умирать, а уж этого мы сами никак не хотим допустить.

Пастух часто не мог понять всего того, что оружейник пытался ему втолковать, но с благодарностью его выслушивал, поскольку жизнь раскрыла Бенито немало своих тайн, наделив мудростью усталого человека, похоже, совершенно не заинтересованного в том, чтобы воспользоваться ей себе во благо.

Вскоре, как и предполагал Бенито, испанцы разделились. Одна небольшая группа была готова хоть с закрытыми глазами подчиниться власти дона Диего, поставленного на этот пост самим вице-королем, а это всё равно что королем и королевой, даже почти Господом. Другая же сплоченная группа отступников оспаривала значимость его полномочий.

— Если это действительно земли Великого хана, то их величества не имеют на них никакого права, — резонно возражал рулевой. — А если это не земли хана, от они принадлежат тем, кто будет их обрабатывать — а это как раз мы.