Сьенфуэгос

В эти минуты Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, наблюдала за их отплытием с балкона своей спальни.

А капитан Леон де Луна, в свою очередь, наблюдал за ней из окна башни, задаваясь вопросом, какие мысли бродят в ее голове.

Когда последний парус скрылся за мысом Чайки, не осталось никаких сомнений, что эскадра вышла в открытое море, гонимая северо-восточным ветром, и повернуть назад ей будет теперь крайне сложно. Тогда капитан быстрым шагом пересек громадный особняк и вошел в комнату жены, где та неподвижно застыла в глубоком кресле, запер дверь и сухо приказал:

— Раздевайся!

Она молча подчинилась и осталась стоять в центре спальни, спокойная и холодная, как мраморная статуя.

Виконт медленно обошел ее вокруг, словно впервые в жизни созерцал это обожаемое тело, а потом резким жестом выбросил платье с открытого балкона.

— Отныне ты будешь жить, как скотина, каковой и являешься, — с этими словами он подошел к огромному шкафу, выгреб оттуда всю одежду и выбросил ее с балкона в сад. — Ты останешься здесь — совершенно голая, до тех пор, пока не попросишь прощения и не поклянешься, что навсегда забудешь эту проклятую тварь.

Он крикнул слугам, чтобы не прикасались к одежде, которую ветер уже разбросал по траве и розарию, и вышел из комнаты, оставив Ингрид рыдать в одиночестве.

Но Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, плакала не от перенесенного унижения, а лишь потому, что корабли скрылись на горизонте и, возможно, пройдет еще год, прежде чем новая экспедиция отправится в желанный путь на запад.

15

Ночью украли бомбарду.

Внезапное открытие, что кто-то смог пробраться внутрь форта и вынести оттуда настолько тяжелую штуковину вместе с лафетом, ядрами и запасом пороха, не только привело губернатора в ярость, но и заставило в очередной раз осознать беспомощность своего положения, напомнив, что рано или поздно настанет время, когда он не сможет противостоять врагам, кем бы они ни были.

Первой его мыслью было вооружить своих людей и направиться в лагерь бунтовщиков с требованием немедленно вернуть похищенное орудие, однако Педро Гутьерес заметил, что, скорее всего, дело кончится лишь тем, что Кошак откроет по ним огонь из пушки.

— И что ты предлагаешь?

— Торговаться, — убежденно ответил Гутьерес. — Сейчас нам только это и остается. Или мы сплотимся, или через неделю все будем мертвы.

— Ты просишь меня сложить полномочия? — удивился дон Диего де Арана. — Ты?

— Когда вернется адмирал, у вас будет достаточно времени, чтобы оправдаться, — ответил Гутьерес. — А если он не вернется — какая разница, кто будет править горой трупов?

— Я подумаю об этом.

— На раздумья нет времени.

Эти горькие слова не предполагали ответа.

— Сказал же, что подумаю, и хватит на этом!

Королевский вестовой, за несколько дней постаревший и растерявший всё свое глупое высокомерие по мере того, как видел всё больше признаков надвигающегося кошмарного конца, побрел, понурив голову, к хижине мастера Бенито из Толедо и рухнул на скамью, совершенно потерянный.

— Погибнуть во имя идеалов — это одно, умереть лишь потому, что ничего другого не остается, это уже другое, смерть же по вине глупости человека, которого здесь даже нет, мне кажется просто идиотизмом.

— Поздновато ты это понял... — заметил оружейник. — Ты же всегда был среди тех, кто пылко защищал губернатора.

— И по-прежнему его защищаю, — признал Гутьерес, не сводя взгляда со своих изодранных ботинок, откуда торчали пальцы. — Я до сих пор считаю его единственной законной властью, но я не настолько глуп, чтобы не понимать — сейчас истинная власть находится в руках Кошака.

— А ты что предпочитаешь — власть или авторитет?

— Думаю, эта дилемма часто встает перед людьми. Или нет? — он обернулся к Сьенфуэгосу, сидящему в уголке, тот лишь молча слушал и курил очередную толстую сигару, без которых, похоже, уже не мог обойтись. — У тебя еще остались сигары? — спросил Гутьерес.

Парнишка кивнул и протянул ему плетеную корзинку, в которую Синалинга обычно складывала сигары, аккуратно завернутые в банановые листья.

— Собираешься присоединиться к Кошаку? — спросил он.

— Нет! — твердо заявил Гутьерес. — Ни за что. Я останусь с губернатором, что бы ни произошло, но думаю, что кто-то должен найти выход из положения, — он повернул осунувшееся лицо к мастеру Бенито и откровенно взмолился: — Почему бы не попытаться убедить Кошака прийти к какому-нибудь соглашению, приемлемому для всех?

— Потому что я уже пытался, и он не послушал. Он уверен в своей победе.

— Победе? Что он выиграет от смерти тридцати человек?

В этом вопросе была неоспоримая логика, и это придало молодому канарцу решимости в тот же вечер отправиться к пещере мятежников, чтобы откровенно поговорить с рулевым, которого он застал за оживленной партией в карты.

— Ну надо же! — воскликнул Кошак преувеличенно радостным тоном. — Посмотрите, кто пришел! Наш чудо-мальчик! Хочешь к нам присоединиться?