Сено-солома

Барабыкина надвинулась на меня грудью и умоляюще произнесла:

— Петр Николаевич! Не надо! Не бейте их, я вас прошу. Они извинятся.

Оппоненты были озадачены. Во-первых, тем, что не они будут бить, а их будут бить. А во-вторых, они никак не могли взять в толк, за что нужно извиняться.

— Это за что же извиняться? — недоуменно спросили они.

— За бестактность! — заявила Барабыкина.

Местные хулиганы совсем завяли от такого интеллигентного разговора.

— Пошли, Генка, — сказал один. — Чего с ними связываться? Чокнутые какие-то.

В этот момент в зале появился Лисоцкий с красной повязкой дружинника. В сопровождении дяди Феди и кое-кого из наших. Дядя Федя шел, заметно покачиваясь.

— Для работников охраны общественного порядка мы исполняем «Йеллоу ривер», — провозгласил мальчик со сцены.

И они завыли «Йеллоу ривер». Желтая река, в переводе.

Мордобоя не получилось. Хулиганы отвалили в недоумении. Лисоцкий прошелся по залу в повязке, очень довольный собой. Потом Лисоцкий снял повязку и пригласил Барабыкину. Он закружил ее, держа руку на отлете.

Я приглашал наших девушек в строгой очередности. Чтобы не дать им привыкнуть к амбалам. Каждой я шептал что-то нежное. Для профилактики. Только Тате я почему-то не мог шептать нежного. Стеснялся, что ли?

Все наши дружинники плясали. Только дядя Федя пристроился на стуле у стены и совершенно внезапно заснул. Под адский рев динамика. Видно, очень хотел спать.

Наплясавшись, мы разбудили дядю Федю и проводили девушек. Лисоцкий еще раньше исчез куда-то с Барабыкиной. Леша исчез с Элеонорой. Все-таки он достукается! Дядя Федя просто исчез.

Было три часа ночи. Фактически, уже утро.

Воскресные разговорчики

На следующий день, в воскресенье, мы отходили от танцев. За завтраком Лисоцкий был какой-то вялый. Он долго смотрел в кашу, шевеля ее ложкой, будто хотел там чего-то найти. Леша загадочно улыбался по поводу Элеоноры. Барабыкина смотрела на меня укоризненно. Тата была почему-то злая. Один дядя Федя был добрый. Он рассказывал, как мы вчера победили местных хулиганов.

После завтрака народ двинулся загорать и купаться. Кроме Леши с дядей Федей. Леша заступил дежурным на кухню. И они с дядей Федей принялись пилить дрова. Там же вертелся и Юра, который продолжал обхаживать повариху Веру.

Лисоцкий предложил мне сыграть в шахматы. Мы начали.

— Загадочный народ эти женщины, — сказал Лисоцкий, передвигая пешку.

— По-моему, не очень, — сказал я, передвигая свою.

— Вы еще не все понимаете. Простите, — сказал Лисоцкий, выводя слона.

— А что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался я, толкая еще одну пешку.

— Как вы относитесь к Инне Ивановне? — спросил Лисоцкий, делая ход конем.

— Как к старшему товарищу, — ответил я.

— А она, между прочим, вас любит, — сказал Лисоцкий, объявляя мне шах.

— Вы преувеличиваете, — парировал я, защищаясь слоном.

— Да, любит. Она мне сама вчера призналась, — сказал Лисоцкий, усиливая давление.

— Этого нам только не хватало, — пробормотал я.

— Вы с этим не шутите, — предупредил Лисоцкий.

— Какие уж тут шутки… — задумался я. — А как же ваша тактика? Как же борьба с влюбляемостью?

— Инна Ивановна — особая статья. Она взрослая женщина и отвечает за себя… Вы будете ходить или нет?

— Нет, — сказал я. — Я сдаюсь.

— У вас же хорошая позиция! — закричал Лисоцкий.

— Все равно сдаюсь, — сказал я. — С Барабыкиной мне не справиться.

— Будьте мужчиной, — предложил Лисоцкий.

— Как это?

— Проявите твердость, — посоветовал он.

— Спасибо, — поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел проявлять твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но судьба приготовила мне жестокое испытание.

Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах стояла Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся на траве. Инна Ивановна напоминала «Русскую Венеру» художника Кустодиева. Кто видел, тот поймет.

— Ах! — сказала Инна Ивановна.

— Елки-палки! — сказал я. — Простите…

Барабыкина не спеша продолжала натягивать купальник. При этом она смотрела мне в глаза гипнотически. Я застыл, как кролик, проявляя чудеса твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:

— Петя, я тебя не волную?

— Почему же… — пробормотал я.

— Пойдем купаться, — сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.

— Плавки, — пискнул я.

— Надень, я отвернусь.

Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. «Тоже мне, Тарзан! — думал я. — Супермен чахоточный!» Это я про себя.

Мы вышли из кустов и плюхнулись в озеро. На берегу сидела и лежала наша публика. Все, конечно, обратили на нас внимание. Яша сидел на камне с гитарой и пел только что сочиненную им песню о вчерашних танцах: