Сенсация по заказу

Степень раздражительности водителя зависит от того, как он относится к окружающей обстановке. Раздражать может все: пробки, мигалки, нарушения правил другими. Турецкий считал, что нужно просто относиться ко всему этому, как к должному. (Другое дело, что не всегда удавалось.) Пробки и хамство — это нечто само собой разумеющееся. Главное — поставить цель: доехать от пункта А к пункту Б без всяких проблем. Не замечать хамов, относиться к ним, как к больным людям, которых можно только лечить. И придерживаться золотого правила «трех Д»: «Дай Дорогу Дураку».

Спустя полчаса он подъехал на Большую Дмитровку, припарковался, заглушил двигатель и вышел из машины, но тут, как водится, зазвонил мобильный. Звонок был какой-то глуховатый, даже далекий. Может, это не у него? Турецкий похлопал себя по карманам и телефона не нашел. Забыл дома? Нет, он же звонил на работу. Да где же телефон?! Турецкий со злостью захлопнул дверцу машины, и звонок стал еще тише — телефон лежал в бардачке. Турецкий открыл дверцу и забрался в кабину.

— Алло?

— Александр, ну где ты, в конце концов?! — Это был Меркулов. Верный друг, соратник и босс редко оставлял его в покое.

— Вообще-то я пытаюсь попасть на работу, — сдержанно ответил Турецкий.

— Вот и я о том же! Давай уже скорее. Тут тебя ждут.

— Кто?

— Сам увидишь, поторапливайся. Сразу ко мне.

Турецкий наконец выбрался из машины окончательно и кивнул проходившему мимо знакомому следователю. Тот приподнял брови — сделал малопонятный жест, словно предупреждал о какой-то опасности. Интересно, какая же опасность может грозить у здания Генпрокуратуры? Впрочем, после вчерашнего нападения у себя в подъезде он бы ничему не удивился. И кстати, хорошо, что Меркулов сразу вызвал его к себе: Турецкий хотел с ним поделиться этой историей.

Через несколько минут он вошел в приемную заместителя генерального прокурора по следствию. Секретарша приветливо улыбнулась:

— Вас ждут, Александр Борисович.

В кабинете Меркулова помимо хозяина находился неизвестный мужчина лет сорока. Впрочем, сорока ли? Очень ухоженный и поджарый, явно в хорошей физической форме. Вполне возможно, ему сорок пять — сорок восемь. Да и неизвестный ли? Что-то в его внешности показалось Турецкому знакомым. Крупный темноволосый мужик с четко очерченным подбородком. Уверенный в себе, но в то же время как будто чем-то и взволнованный. В вельветовых брюках и неплохом пиджаке. Без галстука, как, кстати, и Турецкий. На безымянном пальце левой руки перстень с каким-то камнем.

— Знакомьтесь, — сказал Меркулов, подмигивая Турецкому. — Александр Борисович Турецкий. Герман Васильевич Шляпников.

Шляпников, Шляпников… Шляпников! Ну, конечно. Вот почему физиономия этого типа показалась Турецкому знакомой. Шляпников. Миллионер, олигарх, и прочая, и прочая, и прочая. Из тех, кто нечасто светится в «ящике», и потому не слишком на слуху. Впрочем, олигарх вряд ли, олигарх — это все же человек, обладающий политической властью или хотя бы влиянием, а Шляпников — просто очень богатый человек и в политике не светился. Король фармацевтической империи, как ее там… Хотя вроде бы в каком-то политическом контексте он про Шляпникова слышал или читал… Или нет? Что-то было… Да не все ли равно?

— У Германа Васильевича деликатная проблема, которой он хочет с тобой поделиться, — продолжил Меркулов. — Он все расскажет, и мое присутствие, думаю, необязательно.

Кто бы сомневался, подумал Турецкий. Богатенький Буратино со своими деликатными проблемами. Где мой лобзик? А Костя тоже хорош: милости просим, конечно, господин Турецкий вас примет — всенепременно, с нашим удовольствием!

— Прошу в мой кабинет, — хмуро сказал Александр Борисович, не считая нужным прятать свои эмоции. В конце концов, он сейчас у себя дома. Почти как Ниро Вульф.

В кабинете Турецкого было только одно кресло, и в нем сидел хозяин. Под Шляпниковым оказался жесткий стул, на котором посетители обычно долго не выдерживали — на то был и расчет.

— Шляпников, Шляпников. Кажется, был такой знаменитый революционер? — припомнил Турецкий. — Из тех, кто Октябрьский переворот готовил, верно?

— И из тех, кто тридцать седьмой год не пережил, — кивнул Шляпников.

— Вы не родственники?

— Как говорится, даже не однофамильцы. Турецкий решил, что лирического вступления довольно.

— Так чем же могу быть полезен?

— Надеюсь, можете, — вздохнул Шляпников и… погрузился в молчание.

— Слушаю вас, слушаю, — не самым любезным тоном напомнил Турецкий.

Однако Шляпников больше говорить ничего не стал, он положил на стол конверт. Сантиметров двадцать на пятнадцать. Написано на нем ничего не было.

Этого еще только не хватало, подумал Турецкий. Что, черт возьми, вообще происходит?! Он почувствовал взгляд Шляпникова и поднял на него глаза. Шляпников смотрел печально и как бы немного сочувствующе, словно гадалка на Арбате.

— Пожалуйста, покороче, у меня крайне мало времени, — сказал Турецкий.

— Так вот же, — кивнул Шляпников на конверт.

— Что там? — спросил Турецкий.

— А вы посмотрите.

— Вы скажите, и я посмотрю.