Sensitiva amorosa

 В один жаркий летний день, когда он бродил вне дома, он вдруг остановился и стоял по середине улицы. Все люди начали прыгать, кто как мог, точно огненный и серый дождь падал с неба, и в то же мгновение все затихло, точно их ноги не касались земли, или больше не было ни малейшего звука в мире-- они исчезали вдали, как черный дым, и сжимались в маленькие точки, в каждой из четырех стран света; и все пространство, в один миг, стало темно, как ночь, но в то же время было усеяно бесконечным числом маленьких, фосфорически светившихся, крапинок, и вокруг каждой из них, мало-помалу, возникало лицо, женское лицо, ее лицо со своей улыбкою; -- мириадами они плыли вперед, эти улыбающиеся лица, пока не слились в одно исполинское лицо, которое заняло своей алчной и беспредельно сладострастной улыбкой все мировое пространство.

 А он стоял по середине улицы, закрыв глаза, и стиснув зубы, и ударяя себя руками. Несколько прохожих схватили безумного.

IV.

 Это было рано утром, в июне, на пароходе, отправляющемся из Люцерна на юг. Город остался уже на порядочном расстоянии позади, изящный, воздушный и хрупкий, как ряд блестящих новых игрушечных домиков в окне магазина или вкусное, распавшееся кондитерское сооружение; Фирвальдштетское озеро начинало раздаваться в ширь и извиваться среди все более отвесных каменных стен; метавшийся по горным хребтам и альпийским вершинам ветер, набираясь холода вечных снегов, скользил вниз, по темно-зеленым склонам, и набегал, как резвый бриз, на зеленый, как стекло, водоем в глубине и крошечную безделушку, убегавшую по нему, в виде точки с черною полоской позади.

 Под трепетавшим и хлопавшим навесом, на верхней палубе, толпилось множество народа, -- это изумительное космополитическое государство в миниатюре, что постоянно распадается и постоянно образуется снова, в каждом поезде, на каждой пароходной палубе, в этом громадном международном пансионе, который называется Швейцарией. Сам я сидел на одном из диванов посредине и, наискосок от меня, на огибавшей всю палубу скамье, заметил молодую пару, которая из Лозанны в Люцерн ехала в одном поезде со мною, останавливалась в той же гостинице и теперь продолжала путь на том же пароходе. В гостинице, в книге для приезжих, я прочел, что он был учитель из маленького приморского городка северной Германии, а на основании целого ряда мелких наблюдений я пришел к заключению, что они были новобрачные и совершали свое свадебное путешествие.

 Он стоял, зарывшись лицом в Бэдекер, она же сидела и всматривалась в окрестности, опершись локтем о перила и подбородком -- о ладонь. На ней, и именно теперь, когда она сидела боком ко мне, почил этот целомудренный покой, и эта пластическая чистота, которые меня поразили в ней уже при первом взгляде; поза сохраняла то же бессознательное благородство, бюст -- ту же упругую литую округлость, профиль -- те же правильные линии, и когда она как-то повернулась ко мне лицом, я встретился с парою тех глаз, которые смотрят на человека долго, спокойно и пристально, и смотрят другим прямо в глаза, с известной благородной непринужденностью, с известным природным прямодушием, с известною, открыто сомневающеюся доверчивостью, где чувствуется значительная доля мольбы. Он же, напротив, принадлежал к тому типу, который производит впечатление полупеданта и полушарлатана: у него была неряшливая внешность; лишенное всякого покроя платье висело на нем мешковато; жирные, мягкие, черные волосы, пышные на затылке и воротнике, были жидки на макушке, с плешью по средине и двумя отходящими назад лысыми полосами по обе стороны лба; лицо у него было блеклого цвета мясистого гриба, с жидкою светлой бородою и колючими близорукими глазами в очках.