Сент-Ив

— Если этот Фенн находится в зависимости от моего двоюродного брата, быть может, мне следует держаться от него как можно дальше?

— Мы напали на след Бречеля Фенна благодаря некоторым из бумаг виконта Алена, — возразил адвокат. — Но мне кажется, что вы можете положиться на Фенна (по крайней мере, настолько, насколько во всем этом гадком деле можно вообще полагаться на кого-нибудь). Думаю, что вы даже могли бы прикрыться именем виконта; в этом отношении фамильное сходство оказало бы вам услугу. Что, если бы, например, вы назвались его братом?

— Пожалуй, — проговорил я. — Но подумайте: вы предлагаете мне очень трудную игру; по-видимому, у меня чертовски сильный противник в лице моего двоюродного брата; я же военнопленный, а потому нельзя сказать, чтобы у меня в руках были хорошие карты. Что же я могу выиграть?

— Очень многое, — ответил Ромэн. — Ваш дядя страшно богат, страшно. Он вовремя взялся за ум и почуял революцию еще задолго до ее начала; пользуясь моей фирмой, граф продал все, что мог продать, перевез все, что можно было перевезти, в Англию. В Британии есть большие прекрасные имения, и Амершем-Плэс одно из лучших среди них. У графа много очень выгодно помещенных денег. Он живет по-царски. Но что в том? Господин де Керуэль потерял все, из-за чего стоит жить, — семью, родину; он видел, как умертвили его короля и королеву; на его глазах происходили страшные несчастья, совершались возмутительные низости… — Адвокат увлекался все больше и больше, щеки его покраснели; вдруг он перебил себя, сказав:

— Словом, он видел все привлекательные стороны правления, за которое сражается его племянник, и, на несчастье графа, это правление не нравится ему!

— Вы говорите с горечью, которую, мне кажется, я должен извинить вам, — сказал я, — однако кто из нас имеет большее право ощущать ее? Мой дядя бежал. Родители мои, бывшие, может статься, менее благоразумными, остались во Франции. Вначале они сочувствовали республиканскому движению, и даже до самого конца ничто не могло заставить их вполне разочароваться в народе. Это было славным, благородным безумием, за которое я почитаю их. Они погибли. Говорят, на мне лежит отпечаток дворянства, и я должен сказать, что люди, воспитывавшие меня, погибли на эшафоте; последней школой, в которой я учился хорошим манерам, была тюрьма аббатства. Неужели вы предполагаете, что вам следует объяснять горечь человеку с таким прошлым, как у меня?

— Я и не думаю об этом, — ответил мистер Ромэн. — А между тем одного я не могу понять: как человек вашего происхождения, перенесший все, что испытали вы, может служить Корсиканцу. Я не понимаю этого; мне кажется, все великодушное, благородное в вашей природе должно восставать против этого… господства.

— Может быть, — возразил я, — если бы вы провели детство среди волков, вы обрадовались бы, увидав корсиканского пастуха.

— Ну, ну, — возразил мистер Ромэн, — может быть, есть вещи, о которых спорить нельзя.

Махнув рукой, он быстро сошел с лестницы и исчез в тени тяжелой арки.

ГЛАВА V Пленнику показывают дом в зелени

Едва ушел адвокат, как я вспомнил о множестве пробелов, оставшихся в его рассказе; прежде всего он не сказал мне адреса Берчеля Фенна, что было очень важно; я бросился к лестнице, но опоздал; адвокат уже скрылся; в тени под аркой, которая вела к воротам замка, виднелись только красный сюртук и блестящее оружие часового. Мне оставалось вернуться к укреплениям, на свое обычное место.

Я не был вполне уверен, что имел право занимать этот угол, но пользовался особой милостью: ни один английский офицер или рядовой не вызвал бы меня оттуда, не имея на это особенно важного повода; всегда, когда мне хотелось быть наедине с собой, я мог сидеть за моей пушкой и никто не мешал мне. В этом месте скала спускалась вниз почти совершенно отвесной стеной, покрытой чащей цеплявшихся за камни кустов; дальше внизу виднелась башенка наружного укрепления; глядя через долину, я мог любоваться длинной террасой Принцевой улицы, служившей обыкновенным местом прогулок жителей Эдинбурга. Не часто случается, чтобы военная тюрьма возвышалась над главной улицей города.