Сент-Ив

Да, для влюбленного я был слишком мрачно настроен! Шел ли кто-нибудь на свидание в подобном расположении духа? — спросил я себя и едва не повернул обратно. Весьма опасно и неразумно приступать к решительному объяснению, когда дух твой угнетен, одежда забрызгана грязью и руки мокры от дождя! Но бурная ночь, казалось, благоприятствовала моим намерениям; я должен сегодня найти способ поговорить с Флорой, быть может, другого случая никогда не представится. А если я сумею повидаться с ней сегодня, думал я, пусть и в промокшей одежде, пусть угнетенный и подавленный, встреча эта, уж наверно, будет не последней.

Я вошел в сад «Лебяжьего гнезда» и сразу же убедился, что обстоятельства мне отнюдь не благоприятствуют. Огонь горел только в гостиной, сквозь круглые отверстия закрытых ставней струился свет свечей, все остальное тонуло во мраке. Деревья и кусты стояли насквозь промокшие от дождя, под ногами у меня чавкало. Изредка вновь налетал порыв ветра и над головой с треском сталкивались ветви дерев, а дождь гулко и непрестанно хлестал по саду. Я подошел к самому окну гостиной и попытался разглядеть, который час. Мои часы показывали половину восьмого; да, тут лягут спать не ранее десяти, а может, даже и в полночь. Дожидаться этого будет не слишком приятно! Меж двумя порывами ветра до меня донесся голос Флоры, что-то читавшей вслух; слов различить я, конечно, не мог, слышалась лишь размеренная речь — спокойная, мягкая, сдержанная, прекрасная, как песня, но более задушевная, более покоряющая, в самом звуке этой речи явственно сквозил ее милый нрав. И вдруг налетел новый яростный порыв ветра, голос Флоры утонул в его реве, и я поспешил покинуть свою опасную позицию.

Теперь мне предстояло набраться терпения и сносить злобу разбушевавшихся стихий еще по меньшей мере три мучительных часа. Я припомнил самую неприятную из своих обязанностей в бытность солдатом: мне случалось стоять на часах в такую же мерзкую погоду, притом зачастую без ужина и без всякой надежды на завтрак; куда вероятней было, что на мою долю достанется мушкетная пуля, но и те часы казались мне менее томительными, чем нынешнее бдение. Так уж странно устроен человек: любовь к женщине в нем куда сильнее, чем любовь к жизни.

Наконец я был вознагражден за свое терпеливое ожидание. Свет в гостиной погас и минуту спустя засветился в комнате над нею. Я был основательно подготовлен к предстоявшей операции и знал, что логово дракона помещается там, где сейчас вспыхнул свет. Знал я также, где находится спальня моей красавицы и как удачно она расположена — в первом этаже за углом дома, и так далеко от спальни грозной тетушки, что та ничего не услышит. Оставалось лишь получше воспользоваться этими сведениями. Я был в дальнем конце сада, я пришел сюда, чтобы, с позволения сказать, согреться, ибо тут можно было расхаживать взад и вперед, не опасаясь быть услышанным, и тем самым избежать бесславной смерти. Ветер наконец утих совсем, дождь, хоть и не перестал, тоже шумел не так сильно, с дерев падали тяжелые капли. Когда я снова подходил к дому, среди этого затишья вдруг заскрипела оконная рама и в каких-нибудь двух шагах от меня тьму прорезал сноп света. Он падал из окна Флоры, она его распахнула в ночь и теперь сидела перед ним в лучистом ореоле двух свечей, что освещали ее сзади; распущенные по плечам волосы обрамляли и затеняли задумчивое лицо; в одной руке она держала гребень, а другая небрежно покоилась на железной решетке.

Ветер стих; под покровом темноты и однозвучного шума вновь усилившегося дождя я тихонько подходил все ближе, стараясь ступать не по усыпанной гравием дорожке, а по жухлой траве, и наконец очутился у самого окна; протяни я руку, я мог бы коснуться Флоры. Но я не в силах был нарушить ее задумчивость дерзостной речью, это показалось мне чуть ли не святотатством! И я только стоял и смотрел и не мог наглядеться: при мерцающих свечах ее волосы были, точно нимб, пряди их переплетались, свивались и (это казалось мне всего восхитительней) волной сбегали на плечи, поминутно меняя цвет. Вначале я смешался: красота Флоры словно окутывала ее ореолом утонченности; я робел перед нею, как перед неземным видением или — что, боюсь, было для меня почти то же самое — перед современной светской девицей. Однако же я не сводил с нее глаз и мало-помалу приободрился и вновь обрел надежду; я позабыл свою робость, позабыл о том, что на плечах у меня отвратительная, тяжелая, насквозь промокшая одежда, — кровь снова заиграла в моих жилах.

А Флора все еще меня не замечала, все глядела прямо перед собою на полосу света от окна, на прямые тени оконной решетки, на поблескивавший под луной гравий дорожки, в непроницаемую тьму сада и вздымавшихся за ним холмов... Но вот она глубоко вздохнула, и вздох этот отозвался у меня в душе, как мольба.

— Отчего вздыхает мисс Гилкрист? — шепнул я. — Уж не вспоминает ли она далеких друзей?

Флора быстро повернула голову в мою сторону; больше ни единой малостью не выдала она своего изумления. Я ступил в полосу света и низко поклонился.