Сент-Ронанские воды

Старик Тачвуд также явился на приглашение ее милости, главным образом, видимо, по причине своей непоседливости, не дававшей ему уклоняться от посещения даже таких сборищ, к которым он обычно выказывал отвращение. Среди гостей можно было заметить и мистера Уинтерблоссома: верный своему обычному эпикуреизму, он обстреливал леди Пенелопу беглым огнем комплиментов в надежде одним из первых заполучить чашку чаю. Присутствовала также леди Бинкс. Красивое лицо ее имело в должной мере сердитое выражение: она была, как обычно, раздражена против мужа и раздосадована тем, что лорд Этерингтон отсутствовал как раз тогда, когда ей хотелось вызвать ревность сэра Бинго. Она открыла, что это самый действенный способ мучить баронета, и пользовалась им с варварским наслаждением извозчика, обнаружившего на спине своей клячи больное место, по которому можно чувствительнее всего хлестнуть. Собрались у леди Пенелопы и все другие обычные ее посетители. Явился даже Мак-Терк, хотя он и считал, что бессмысленно расходовать такое количество кипятка на что-либо иное, кроме пунша. В последнее время у него установилось нечто вроде приятельских отношений с путешественником. Не то чтобы у них было нечто общее в характере или взглядах: напротив, именно то обстоятельство, что они были в достаточной мере несходны, обеспечивало им возможность взаимного общения на почве разногласий и споров. И в данном случае они очень скоро нашли повод вступить в оживленные прения.

— Перестаньте твердить мне о законах чести, — говорил Тачвуд, притом гораздо громче, чем полагается в светском разговоре, — все это один вздор, капитан Мак-Терк, силки на вальдшнепов. Здравомыслящие люди в них не попадаются.

— Честное слово, сэр, — ответил капитан, — я просто удивлен, что слышу от вас такие вещи. Запомните, сэр, ведь честь для человека — это воздух, которым он дышит, шорт побери!

— Ну, так пусть такой человек задохнется и убирается к черту, — возразил его противник. — Говорю вам, сэр, эти ваши дуэли не только противны Христову учению и запрещены законом, но, кроме того, они просто нелепейший, идиотский обычай. Ни один порядочный дикарь не настолько глуп, чтобы заниматься таким делом: он берет лук или ружье — в зависимости от того, что у них принято — и стреляет в своего врага из-за кустов. Это отличный способ, ибо вы сами понимаете, в этом случае гибнет только один человек.

— Клянусь, сэр, — заявил капитан, — если вы станете проповедовать такие теории в хорошем обществе, они, я уверен, в конце концов доведут кого-нибудь до виселицы.

— Благодарю вас от всего сердца, капитан, но я отнюдь не стараюсь возбуждать между людьми распри и предоставляю войны тем, кто ими живет. Я только говорю, что не знаю ни одного народа, кроме наших неосмысленных предков здесь, на северо-западе, настолько глупого, чтобы у него был в ходу обычай дуэли. Он не известен ни африканским неграм, ни в Америке.

— Не говорите мне этого, — сказал капитан, — янки предпочтет стреляться дробью из мушкета, чем стерпеть оскорбление. Джонатана-то уж я знаю{261}.

— Ни одному из множества индийских племен не знаком этот обычай.

— Шорт бы меня побрал! — вскричал капитан Мак-Терк. — Да разве я не был пленником Типпу в Бангалоре?{262} И разве, когда наступил блаженный день нашего освобождения, мы не ознаменовали его четырнадцатью поединками, основа которых заложена была нами в доме плена, как выражается Писание, и в которые мы вступили тут же, на гласисе форта? Клянусь, вы бы подумали, что идет перестрелка между двумя враждебными отрядами, — такой частый был огонь. А я сам, капитан Мак-Терк, сражался против троих, не отступив ни на шаг с места, где стоял.

— Ну а что, сэр, вышло из этого христианского способа возблагодарить Небо за ваше освобождение?

— Да в конце концов очень небольшой список потерь, — ответил капитан. — Один был убит на месте, один умер от ран, двое тяжело ранены, трое легко, да маленький Дункан Мак-Файл без вести пропал. Мы ведь поотвыкли от пистолета после длительного заключения. Теперь вы сами видите, как мы улаживали между собой дела в Индии.

— Поймите же, капитан, — возразил Тачвуд, — что я говорил только о туземцах-язычниках, которые хоть и язычники, а все-таки живут светом своего нравственного разумения и среди которых поэтому можно найти больше примеров добродетельной жизни, чем среди таких людей, как вы. Вы же хотя и называете себя христианами, а об истинном смысле своей религии и обязательствах, которые она на вас налагает, знаете не больше, чем если бы, как говорится, оставили свое христианство на мысе Доброй Надежды и забыли прихватить его с собой, возвращаясь обратно.