Сент-Ронанские воды

— Вот это самое лучшее из всех твоих решений, Джон, — сказала Клара, — и, если наступит такой день, счастливей меня на свете никого не будет. У меня тогда не останется ни одной заботы, а если и останется, так ты о ней не узнаешь и не услышишь. Она скроется здесь, — промолвила она, кладя руку на грудь, — здесь я схороню ее, словно урну с погребальным пеплом в глубине холодной гробницы. Ах, пусть бы мы повели такую жизнь с завтрашнего дня! Если для этого уж так необходимо сначала избавиться от этих денег, брось их в речку и считай, что ты проиграл их в карты или на бегах.

Любовно устремленные на брата глаза Клары сияли сквозь слезы, навернувшиеся от волнения, которое охватило ее при этих словах. Моубрей же не мог поднять на нее взгляда, и щеки его горели румянцем ложного самолюбия и истинного стыда. Наконец он взглянул ей в лицо.

— Моя дорогая сестренка, — заговорил он, — как неразумно ты рассуждаешь, и как неразумно с моей стороны стоять здесь и слушать тебя, когда у меня столько дел на руках! Мой план отлично удастся, а если нет, у нас есть и твой про запас, и, клянусь, я выполню его без спора. Пустячные деньги, которыми по твоему письму я получу право распоряжаться, могут принести мне счастье, а пока есть надежда на успех, сдаваться нельзя. Выйди я сейчас из игры, мы не разбогатеем и не обеднеем от этих нескольких сотен. Так что, видишь, дело наше верное. Надо признаться, счастье иногда оборачивается против меня, но при равных условиях и честной игре я могу побить любого, не зовись я Моубреем. Прощай, дорогая Клара!

С этими словами он нагнулся и нежнее обычного поцеловал ее.

Прежде чем он успел выпрямиться, она ласково обхватила его руками за шею и сказала с выражением глубокой нежности:

— Милый брат, самое малое твое желание всегда было и будет законом для меня. О, если бы и ты исполнил одну-единственную мою просьбу!

— Какую просьбу, глупышка? — сказал Моубрей, мягко высвобождаясь из ее рук. — Что это у тебя за просьба, которая нуждается в таком торжественном предисловии? Ты ведь знаешь, я не люблю предисловий и, когда мне случается взяться за книжку, всегда их пропускаю.

— Тогда скажу без предисловий: не можешь ли ты, братец, ради меня избегать ссор, которые постоянно возникают между обитателями отеля там внизу, на Сент-Ронанских водах? Всякий раз, бывая там, я узнаю о какой-нибудь новой стычке. И всякий раз, едва склонив голову на подушку, я вижу во сне, что ты становишься жертвой такой ссоры. Вот и вчера…

— Ну, Клара, если ты начнешь рассказывать свои сны, мы никогда не кончим. Спать для тебя, наверно, самое главное занятие — ведь ешь ты не больше воробья. Но покорнейше прошу: спи без всяких снов или храни их про себя. Почему ты так ухватилась за меня? Ну, чего ты боишься? Неужто ты воображаешь, что этот болван Бинкс или кто другой из этих господ с Сент-Ронанских вод посмеет наступить мне на ногу? Какого черта, я даже буду рад, если кто-нибудь из них наберется задора — у меня, по крайней мере, будет предлог проткнуть его шпагой. Ей-ей, я мигом покажу им, как вести себя!

— Нет, Джон, не таких людей я опасаюсь, — ответила ему сестра. — Случается, правда, что, впадая в бешенство, трус становится опасней иного храбреца — и все же такие люди не страшны мне. Но бывают люди, по виду которых не угадаешь их свойств. Их мужество, их отвага скрыты, словно металл в глубине рудника, и таятся под покровом ничем не примечательной, даже обыкновенной внешности. Ты можешь встретиться с людьми такого рода, а ты горяч и опрометчив, ты любишь упражняться в остроумии, не всегда взвешивая последствия, и…

— Честное слово, Клара, — ответил Моубрей, — ты сегодня решила читать мне проповеди! Такой логике и глубокомыслию позавидовал бы даже наш священник! Твою речь надо лишь поделить на главки, сдобрить выводами практическими и выводами богословскими и затем читать с церковной кафедры перед всеми прихожанами ради их поучения и наставления. Но я-то, милая моя Клара, в церковь не ходок! И хотя я свою голову зря подставлять не собираюсь, все же запугать меня трудно. Кто же это собирается ко мне сунуться? Мне это надо знать, Клара, ведь, упрашивая меня остерегаться ссор, ты, наверно, имеешь в виду какого-то определенного человека.

Если Клара и побледнела, то при ее обычно снежно-белом цвете лица это не было заметно. Однако голос ее срывался, когда она стала торопливо уверять брата, что на уме у нее никого не было.

— Ты помнишь, Клара, — спросил брат, — как много лет назад, когда мы оба были детьми, пошел слух, будто в верхнем саду бродит призрак?