Сент-Женевьев-де-Буа. Русский погост в предместье Парижа

А потом началась война, Париж сдался без боя, пришли оккупанты, началась тыловая жизнь. Вначале были арестованы русские, которым начала помогать с воли мать Мария. Потом русские были освобождены, и теперь только одной части русской колонии угрожала смертельная опасность – евреям. Христианская подвижница мать Мария и ее соратники из «Православного дела» – отец Димитрий Клепинин, юный Юра Скобцов, Ф.Т. Пьянов, Ю. Казачкин и другие – как могли спасали невинных. А мать Мария еще и пыталась вселить в души преследуемых мужество, гордость и стойкость. Ее стихотворение, обращенное к евреям, переписывали тайком, оно разошлось по Парижу:

Два треугольника – звезда,
Щит праотца – царя Давида,
Избрание, а не обида,
Великий дар, а не беда.

Пускай же те, на ком печать,

Печать звезды шестиугольной,
Научатся душою вольной
На знак неволи отвечать.

Потом пришли гестаповцы – забрали мать Марию, отца Димитрия, юного Юру, Ф. Т. Пьянова, Ю. П. Казачкина.

Мать Мария давно провидела свою мученическую смерть, предсказывала ее в стихах, драмах – «огнепальный конец». Как и друг ее Илья Фондаминский, тоже сгоревший в печи нацистского крематория, мать Мария считала, что «особенно ярко идея любви как самоцели выражается в мученичестве». Ей выпало сгореть в огне лагерного крематория.

…В лагере погиб и юный сын матери Марии Юра Скобцов, которого сгинувший позднее в Бухенвальде отец Димитрий рукоположил в священники еще в Компьенском лагере.

Елизавета Юрьевна Скобцова, мать Мария

Бар. МЕДЕМ НИНА ВЛАДИМИРОВНА,

1882–1972

О судьбе семьи фон Медем так рассказывала историку А. Васильеву дочь баронессы Н.В. Медем, Кира Александровна фон Медем: «Когда уходила Белая армия, мой брат остался в Крыму. Он был начальником пулеметной команды и оборонял Крым, а затем был расстрелян большевиками».

Среди архивных документов, преданных гласности московским издательством «Гея», есть и сообщение (от 8.12.1920 г.) начальника Особого отделения дивизии П. Зотова «о проделанной работе» в Крыму: из 1100 «зарегистрированных» (то есть сдавшихся в плен) белогвардейцев расстреляно тройкой под руководством тов. П. Зотова 1006 человек.

МЕРЕЖКОВСКИЙ ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ,

4.08.1865–7.12.1941

Здесь почиет рядом с супругой своей Зинаидой Гиппиус знаменитый русский поэт, прозаик, драматург, философ и литературный критик Дмитрий Мережковский.

Он родился в Петербурге, в богатой семье: отец его был придворный чиновник, тайный советник, дед с материнской стороны возглавлял канцелярию петербургского обер-полицмейстера. 16 лет от роду Д. Мережковский напечатал первое свое стихотворение. В 23 года выпустил в свет сборник стихов, чуть позже книгу критики, а потом и первые труды в биографическом жанре – портреты великих писателей России и Запада. Потом стали появляться одна за другой трилогии его историко-философских романов, так что к началу Первой мировой войны у Мережковского успели выйти сперва 17 томов его первого Собрания сочинений, а потом и 24 тома второго, более полного. А он ведь прожил 30 лет после этого, написал и выпустил еще несколько блистающих эрудицией трилогий из жизни России, Древнего Рима, Древнего Египта, европейского Средневековья, из евангельской истории…

Это все была серьезная литература, и все же… Собратья по перу и критики – от Достоевского и Розанова до Адамовича и молодого Поплавского – имели к Мережковскому почти одинаковые претензии: «головная» литература, мало души и сердца, не всегда четкая политическая и религиозная позиция. Философ Ильин писал, что Мережковский – «художник внешних декораций и нисколько не художник души». Эмигрантский критик Е Адамович убеждал: «Его мало любили, мало кто за всю его долгую жизнь был близок к нему. Было признание, но не было порыва, влечения, доверия…» В. Розанов, близко знавший Мережковского, писал: «О, как страшно ничего не любить, ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и, наконец, к последнему несчастью, – вечно писать, то есть вечно записывать свою пустоту и увековечивать то, что для всякого есть достаточное горе, если даже и сознается только в себе. От этого Мережковский вечно грустен».

Но при всем этом – какой блеск эрудиции, «интуитивное постижение скрытого смысла, разгадывание евангельских притч» (Вышеславцев), опыт «непрерывного интеллектуального экстаза» (Б. Поплавский), прозрения и пророчества, фейерверк гипотез…