Сентябрь

Да, тогда в нем было чувство вины, потому что все его тело стремилось к чужой жене, и ее муж был где-то далеко, а он, Конрад, в его доме. Но он не мог задушить свое желание, тем более когда понял, что Вирджиния не меньше, чем он, нуждается в утешении и любви. Эта ночь подарила ему радостное освобождение от вынужденного воздержания, а для нее, наверное, стала спасением от одиночества и последним безоглядным прыжком в утраченную юность.

Вечером, когда они приехали в Балнед, ее вдруг сковала застенчивость, она пыталась отгородиться от Конрада заботами, чувствуя, точно молодой зверь, что опасность рядом. Но сегодня утром она была тиха и спокойна. Он проснулся поздно, а спал блаженно и крепко, как не спал уже много месяцев. Ее не было. Он оделся и сошел вниз. Вирджиния была в кухне, готовила завтрак, варила кофе и разговаривала со спаниелями. Она все еще была бледна, но уже не в таком нервном напряжении, и встретила его улыбкой. Сидя за завтраком, они болтали о чем-то незначительном и постороннем. Он с уважением отнесся к ее сдержанности. Может быть, так оно и лучше, не стоит выворачивать душу наизнанку и искать рациональных объяснений тому, что произошло.

Любовник на одну ночь… Возможно, для Вирджинии их встреча значит не больше. А вот с Конрадом обстоит иначе. Он бесконечно благодарен судьбе за то, что она свела их в тот миг, когда оба особенно остро страдали от горя и одиночества и отчаянно нуждались друг в друге. События развивались естественно, сами собой, близость была нужна им как воздух.

Он ни о чем не жалеет и не слишком тревожится за Вирджинию. А сам он двенадцать лет назад был влюблен в Вирджинию и не уверен, что сейчас что-то изменилось.

Его взгляд уловил какое-то движение. В небе появился коршун, он медленно парил в вышине, потом начал снижаться кругами. Из кустов ниже на склоне, точно залп фейерверка, вылетела еще одна стайка куропаток и с фантастической скоростью понеслась по ветру к югу.

— Я надеялся, мы увидим гораздо больше куропаток, — сказал Арчи. — Завтра мы будем охотиться в этом ущелье. Обойдем отроги.

— Вы тоже пойдете?

— Да. Это все, что мне сейчас доступно, если, конечно, смогу спуститься вниз. Горы теперь не для меня, и это единственное, о чем я жалею. Я любил бродить по склонам с друзьями и десятком собак, это были лучшие дни в моей жизни. Теперь осталось только вспоминать.

Конрад думал — решиться или не стоит? Двое мужчин почти весь день провели в обществе друг друга, но, не желая показаться любопытным и бесцеремонным, Конрад всячески избегал разговоров об искалеченной ноге Арчи. Однако сейчас вопрос прозвучал вполне естественно.

— Как вы потеряли ногу? — словно мимоходом спросил Конрад.

Арчи не спускал глаз с коршуна.

— Мне ее отстрелили.

— Несчастный случай на охоте?

— Нет, не на охоте…

Ястреб на миг завис, нырнул и взмыл в небо с добычей — в клюве трепыхался зайчишка.

— …на войне в Северной Ирландии.

— Что вы там делали?

— Служил. Мой полк туда отправили.

— Когда это случилось?

— Семь, да, пожалуй, уж восемь лет назад.

Коршун улетел. Арчи обернулся и посмотрел на Конрада.

— Войска находятся в Северной Ирландии уже двадцать лет. Иногда мне кажется, что в мире забыли, как долго тянется этот кровавый конфликт.

— Двадцать лет — большой срок.

— Мы отправились туда, чтобы остановить насилие, чтобы сохранить мир. Но насилие не остановлено, и до мира по-прежнему далеко. — Он положил бинокль и облокотился на камень. — В летние месяцы к нам сюда приезжают американские туристы. Мы обеспечиваем их ночлегом, устраиваем развлечения, кормим их и поим, ведем разговоры. В этих разговорах нередко заходит речь о Северной Ирландии. И обязательно какой-нибудь остряк заметит, что Северная Ирландия — это английский Вьетнам. Я научился сразу переводить разговор на другую тему.

— У меня не было намерения так говорить. Про Вьетнам. Я бы никогда не позволил себе.

Арчи заглянул Конраду в лицо.

— Вы были там, во Вьетнаме?

— Нет. Я с восьми лет ношу очки. И был признан негодным.

— А если бы не освобождение от службы, пошли бы воевать?

Конрад покачал головой.

— Не знаю. А вот мой брат пошел, в морскую пехоту. Подорвался десантный катер. И он погиб.

— Ужасная, кровавая, бессмысленная война. Хотя любая война ужасна, кровава и бессмысленна. А в Северной Ирландии особенно, потому что вражда уходит корнями в прошлое, а никто не хочет вырвать корни и посеять, наконец, что-то новое и достойное.

— Под прошлым вы подразумеваете Кромвеля?

— И Кромвеля, и Вильгельма Оранского, и битву на Бойне,[18] и «черно-рыжих» карателей, и молодых парней, которые объявляли бессрочную голодовку и умирали. Я имею в виду давние, горькие и незабытые обиды, и безработицу, и сегрегацию, и запретные зоны, и религиозную нетерпимость. И самое ужасное то, что нормальная логика тут неприменима.

— Вы долго там пробыли?

— Три месяца. Должен был четыре, но к тому времени, когда батальон возвратился на родину, я уже был в госпитале.

— А что случилось?

— Со мной или с батальоном?

— С вами.