Сентябрь – это навсегда (сборник)

Я осмотрелся. Металлическая кровать, столик, стул, возле двери — вешалка. Не густо, но жить можно. Улыбку вызвало постельное белье, на котором в каждом углу красовался черный штамп дома отдыха «Прибой». По всему видать, ходил в свое время Кузьма Петрович и в завхозах.

Мне не сиделось во времянке, хотя часы показывали полночь. Скалы так скалы. Хоть издали увижу море или, может, прибой услышу.

И вот — сбылось.

Сижу на камне. Море дышит у ног, спокойное, будто большой и умный пес. Потерянным колесом от чумацкой повозки катится над головой луна. А за нею в небе — соль. Рассыпали ее там видимо–невидимо, а кто, когда…

Мои смутные размышления прервали чьи-то шаги — под ногами такого же позднего гуляки, как и я, хрустели ракушки. Я его пока не видел, но определил, что это мужчина — шаги были твердые, уверенные. Может, Кузьма Петрович тоже решил прогуляться перед сном? Нет, непохоже.

Я оглянулся.

Берегом шел высокий немного сутулый человек.

«Вот незадача, — с обидой подумал я. — Нельзя… Нигде нельзя побыть одному. Ночь, глухомань, а от курортников не спрячешься».

Незнакомец подошел ближе.

Теперь я рассмотрел, что он худ, одет в обычный костюм. Именно поэтому капитанская фуражка на его голове показалась мне карикатурно нелепой.

— У вас не найдется спичек? — спросил он. Голос был глуховатый и немного простуженный.

Я молча подал зажигалку.

Когда незнакомец не без труда добыл огонь, я пристальнее вгляделся в его продолговатое, загрубевшее от ветра и солнца лицо. Мне показалось, что я уже где-то видел эти пронзительные ясно–карие глаза, морщины, которые будто шрамы пересекали лицо, эти короткие усы. Но где?

И вдруг я вспомнил. Невероятность догадки ошеломила меня.

— Вы?.. — пробормотал я и осекся.

«Лучше не приставать к людям со своими расспросами, — подумал я. — Похож? Ну, и ладно… Мало ли кто на кого похож».

Так я подумал, а спросил совершенно другое:

— Как вы сюда попали, Александр Степанович? Что вы здесь делаете?

Грин взглянул на меня остро, почти неприязненно. По–видимому, его при жизни о многом и не всегда уместно спрашивали. Затем будто дунул ветер и повернул флюгер его настроения. Грин улыбнулся. Так, словно достал из кармана последнюю серебряную монету.

— Я здесь с оказией, из Зурбагана, — сказал он и махнул рукой в сторону моря. — Я раньше жил неподалеку. В Феодосии… Осталась большая работа, роман…

— «Недотрога»? — спросил я. — Но ведь вы его написали только в уме, Александр Степанович. Сохранилось несколько отрывков. Четыре или пять.

— Нет–нет, — сказал Грин и затянулся. Огонек папиросы на миг осветил его грубое лицо. — Я записал… Почти все… Я торопился и не говорил Нине. Хотел ее обрадовать: вот, мол, история мастера Ферроля и его дочери Хариты, о которой я тебе столько рассказывал… Затем мы переехали в Старый Крым, я занялся другой повестью… Короче, рукопись где-то здесь. Она не пропала — я это чувствую. Точно так же было с рукописью «Кораблей в Лиссе». Я знал, верил — и она нашлась.

Это был явно неуместный и жестокий вопрос, но он созрел давно, висел на языке и таки сорвался:

— Почему вы так рано ушли от нас?

На какой-то миг, показалось, он оставил и меня, и этот берег, полетел в тихий городок, городок цветов и руин, в свой белый дом под зонтами высоких орехов. Наверное, он вошел и в свою комнату, где скучал на стене портрет Эдгара По.

Воспоминание обожгло Грина болью. Уголки губ опустились, и он ответил, тщательно подбирая слова:

— Вы знаете, я жил возле моря, и все равно мне с каждым днем все больше не хватало воздуха. Дурацкая болезнь — я не мог ничего съесть, умирал от голода и не мог даже подкрепиться глотком ветра…. В Зурбагане все было по–другому. Там я ходил здоровый и сильный, будто тысяча Гераклов. В тавернах знакомые охотно угощали меня вином, а смуглые девушки на улицах дарили быстрые и таинственные взгляды…

Мы медленно шли берегом и молчали. Такое состояние мне даже нравилось: я уже пробовал работать со словом и меня пугало, когда слов вокруг становилось слишком много. Они тогда мгновенно теряли цену и шуршали, будто мусор.

— А что вы, молодой человек, ищете у моря? — поинтересовался Грин.

Я рассказал ему о детдоме, в котором учился, своей работе в газете, о том, что уже напечатал две фантастические новеллы, но недоволен ими и мечтаю теперь написать хотя бы один хороший рассказ.

— О чем? — спросил Грин. — У вас есть сюжет? Вы его видите?

Я покачал головой:

— Нет. Есть пока только желание… Я пробовал. Ничего не получается. Нужна первая фраза. Тревожная и музыкальная. А ее нет. Еще я знаю, что в конце рассказа должна быть опасность, беда. И избавление. Я хочу, чтобы мой читатель облегченно вздохнул.