Сентябрь – это навсегда (сборник)

— Ты запутался в своих желаниях, мальчик. — У Габриэля от волнения заболело сердце. — Я не могу изменить ход жизни. Она сильнее нас.

— Дай мне совет, отец, — попросил Аурелиано. — Ничего не делай, только скажи: как мне быть дальше?

— Не знаю, — тихо сказал писатель. — Советы еще никого не сделали счастливей, Аурелиано. Я уже никому из вас ничем не смогу помочь, сынок. Запомни это и передай другим. Вы вышли за пределы сюжета, и я вам больше не… отец. В настоящей жизни мне ничто не подвластно.

Он осторожно опустил трубку и пошел к домашней аптечке, чтобы выпить успокоительное.

— Ты что-то бледный, — заметила за ужином жена.

Габриэль отсутствующе кивнул. Жена еще что-то сказала. Занятый своими невеселыми мыслями, он снова кивнул, однако невпопад.

— Ты вовсе не слышишь, что тебе говорят, — упрекнула жена. — Полчаса назад в сад забралась какая-то женщина. Мулатка. Она заглядывала в окна и напугала нашего мальчика.

— Надо было позвать меня. — Он пожал плечами и стал задумчиво чистить банан.

— Мальчик закричал — и она убежала, — объяснила жена.

— Тогда и говорить не о чем.

Габриэлю хотелось одного: чтобы скорее кончился этот душный вечер, обещающий грозу, чтобы ночь уложила домашних в постели и он, наконец, мог побыть один. Надо обдумать все, взвесить. Радовало, что особого шума открытие Макондо не вызвало. Нескольких репортеров, конечно, пришлось отвадить, но известие о чуде не стало сенсацией. Почему — трудно судить. По–видимому, прав профессор: мы теряем так много, мы столь равнодушны, что находка крошечного городка, пусть рожденного небывало, фантастично — в дыму и пламени взрыва человеческого воображения, никого особенно не взволновала. Может быть и другое объяснение: люди понимают, как трудно и больно ему, своим молчанием и деликатностью они как бы говорят: это твое личное дело, Габриэль, думай сам…

Он вышел в сад и бродил там, пока в доме не погасли огни. Теплый неторопливый дождь вполне соответствовал его настроению. Дождь намочил волосы, приклеил к телу рубашку. Отсырели даже сигареты, и Габриэль вернулся в дом, чтобы закурить. Дверь в холл он оставил открытой. Постоит потом на пороге, послушает шепот дождя, который успокаивает лучше, всяких лекарств.

Что-то зашуршало за его спиной, шевельнулся воздух. Габриэль обернулся.

В проеме двери стояла молодая женщина в цветастом шелковом платье. Она, видно, тоже долго бродила под дождем: черные волосы влажно блестели, платье, надетое на голое тело, облепило все явные и тайные изгибы. В лице женщины, ее манере держаться удивительным образом сочетались чистота и искушенность в самых дерзких секретах любви.

«Они решили, что телефон не заменит живого общения, и послали к Отцу эту босую красавицу», — с горькой самоиронией подумал писатель.

— Это ты вечером заглядывала в окна? — спросил он, осененный внезапной догадкой.

— Прости, — сказала женщина, и голос ее был обещанием рая. — Я не хотела напугать твоего мальчика. Я искала тебя.

Она переступила с ноги на ногу, и темные острия груди, проглядывающие сквозь мокрый шелк, грозно колыхнулись.

— Тебя послали… — начал было Габриэль, но непрошеная гостья, презрительно фыркнув, перебила его речь:

— Хотела бы я увидеть того безумца, который взялся бы командовать мной! Пусть спросит кости моей бабушки, чем это кончается.

— Эрендира! Простодушная Эрендира! — воскликнул писатель. Он шагнул навстречу женщине, прижал к себе, будто дочь, которую много лет не видел. Эрендира осыпала его поцелуями, и в какой-то миг Габриэль вдруг понял, что в них нет и намека на дочерние чувства. Страсть и только страсть была в этих жадных и искусных прикосновениях губ. Он неловко освободился от объятий, отступил в недоумении.

— Сумочка… — сказал он, указывая глазами. — Упала…

Из сумочки выпали какие-то бумаги, газетные и журнальные вырезки. Эрендира наклонилась, чтобы поднять их, но от резкого движения бумаги разлетелись в разные стороны. Габриэль увидел, что это его многочисленные фотопортреты и интервью, свежие и многолетней давности, даже пожелтевшие.

— Зачем это? — удивился он.

Эрендира вздрогнула, будто от удара, подняла взгляд.

— Была когда-то простодушной, — мрачно сказала она. Глаза женщины сверкнули. — Смешно получается…

Она задумалась над чем-то своим, бессильно присела на пол, но глаза ее по–охотничьи ловили малейшее движение Габриэля.

— Нелепица получается, — упрямо и одновременно вопросительно повторила Эрендира. — Я должна тебя ненавидеть: ты дал мне мерзкую судьбу и определил цену в двадцать сентаво. Когда-то все проститутки мира в сравнении со мной были святыми… Я победила — ушла, захватив с собой бабушкино золото… И вот вместо того, чтобы ненавидеть тебя всей душой и всем своим золотом, я сгораю на костре бессмысленной любви…

— Что с тобой было потом? — спросил Габриэль. Его сердце будто стегали крапивой.