Сентябрь – это навсегда (сборник)

Дар зашла в кабинет, открыла шкатулку, в которой хранились деньги. «Сколько же дать? – подумала растерянно она. Вспомнила о детях. – Трое это много…»

Она вынесла три четвертных, подала женщине через порог. Та механически взяла, затем, рассмотрев купюры, удивилась, даже испугалась.

— Что вы – такие деньги! Ну, рубль там или три. Не надо, что вы!

— Берите, берите, – сказала Дар. – Это сиротам.

Вечером, за ужином, она рассказала о несчастье Геннадию. Тот слушал невнимательно, допивал чай.

— Знаю я этого алкоголика, – жестко заметил о покойном.

Дар сказала о соседке, которая собирала на похороны, о детях. Алешин кивнул головой: надо, мол. Дар вскользь назвала сумму и беззаботно сообщила, что она сегодня открыла для себя музыку Грига – передавали по радио.

— Даже заплакала, – похвалилась она. – Я уже научилась плакать, представляешь?!

Алешин поперхнулся чаем, поднял на нее бессмысленные глаза.

— Сколько? – переспросил он. – Сколько ты ей дала?

— Семьдесят пять, – ответила Дар. – А что? У нас же есть еще.

Алешин отставил недопитый чай, криво улыбнулся.

— Глупо, конечно, ссориться из‑за денег. – Он помолчал. – Но в нашем громадном городе тысячи алкоголиков и каждый день кто‑нибудь умирает. Каждый час. А может, и чаще. Я не могу содержать всех сирот. Не понимать этого не может даже… инопланетянин, из какого бы института он ни был. Прости, Дар, но ты просто ненормальная. И болезнь прогрессирует…

Он ушел в кабинет, но работал мало – ходил, даже закурил, что бывало с ним крайне редко.

Дар попробовала почитать газету. Она опять остро почувствовала, что, несмотря на колоссальный объем информации, которую усвоила перед отбытием на Землю, ей катастрофически не хватает знаний о людях, их привычках, частной жизни. Попробовала, но читать не смогла. От жгучей обиды наворачивались слезы, газетные строки дрожали и расплывались. Вот тебе и жертвенность, и опекунство… Вот любовь по–земному.

Дар разделась, выключила свет. Через полчаса в спальню пришел Алешин и тоже лег. Помолчал, затем неловко попытался обнять:

— Хватит дуться. Расскажи лучше, как там на звездах.

Дар судорожно вздохнула, будто всхлипнула.

— Чисто там, – сказала она и отвернулась.

Алешин прислушался: жена чем‑то стучала на кухне. Он тихонько прошел в гостиную, открыл бар. Хотелось холодного – фужера два–три «эрети» со льдом, чтобы снять липкую тяжесть дневной жары, разом погасить заботы дня, которых сегодня было как никогда много. Но лед на кухне, а там Дар со своим дурацким отношением к спиртному: всякий раз, когда ему ну просто необходимо выпить, замирает и смотрит так, будто он по меньшей мере пьет серную кислоту.

Алешин поморщился, налил полфужера минеральной и залпом выпил. Тут же закурил сигарету и отправился на кухню.

Жена стояла возле окна и резала на доске овощи.

«Опять рагу, – тоскливо подумал Алешин. – Нет, она в самом деле ненормальная – брезговать мясом… Сказать? Нет, от ее „если надо“… и так тошно».

Дар улыбнулась мужу:

— Я купила два арбуза. Они в холодильнике.

Алешин немного оттаял душой, присел на скамеечку возле раковины мойки.

— Ты знаешь, – сказал он, разглядывая гирлянды освещенных окон соседнего дома. – Меня этот Меликов доводит до белого каления. Он все‑таки копает под меня. Его бесит мое профессорство. Бездарность любой прогресс, любое продвижение воспринимает как отклонение от нормы. Да, да! Бездарность всегда считает себя нормой. Эталоном! Больше того государственным стандартом…

— Опять ты кричишь, – заметила Дар. – Я же тебе говорила: не обращай внимания. Твое дело – заниматься наукой. А у вас поединок самолюбии.

— Много ты понимаешь, – озлился Алешин. – Я сегодня зашел к нему насчет своей монографии. А он мне с ухмылочкой: «Трудную стезю вы себе выбрали, Геннадий Матвеевич. Массы нынче обольщены идеей профессора Шкловского об уникальности нашей цивилизации. Ваша же концепция…» Тут я ему: «Концепция не моя, дорогой коллега. Она Джордано Бруно принадлежит».

— Можно было Анаксагора назвать. Или школу Эпикура, – сказала Дар. Они ведь раньше провидели.

— Эпикур, – фыркнул Алешин. – Да Меликов и о Гомере в жизни не слыхал. Он знает только, что такое свинья и как ее подложить.

— Если хочешь, я помогу тебе, – сказала жена, нарезая кубиками картошку.

Чтобы не выругаться, Алешин выскочил из кухни. Уже не таясь, открыл бар и выпил еще полфужера коньяку. Захотелось что‑нибудь съесть. Он опять пошел на кухню, мысленно постанывая, как от зубной боли: «Сколько можно повторять эти унизительные „если надо“, „если хочешь“… С одной стороны, собачья преданность, с другом – осточертевшая игра в „звездную девочку“, высшее существо. Как я только терплю…»

— Хочешь, я позвоню Шкловскому? – спросила Дар, когда он выудил из банки маслину и бросил ее в рот. – Прямо сейчас позвоню и все ему объясню. Ну, в общем, что ты прав.

Алешин от неожиданности чуть не подавился.