Сентябрь

— Черт вас возьми, где же запасной диск? Я вас…

— Первый диск вы израсходовали на епископа. Я же предупреждал вас, что еще вице-министр…

— И вообще что это за балаган! Разве я не говорил, чтобы часть толпы поставили правее!

— Так точно, пан директор, — присоединился к спору сотрудник радио, — получилось не совсем… Людей маловато, а потом, когда вице-министр подъехал и вышел из машины… хотя бы один возглас, такая тишина…

— Вот и хорошо. Уважение… — заметил другой сотрудник радио.

— Но мой комментарий… словно не репортаж, а передача из студии…

— Глупости, дадите комментарий на пластинке «приветственный шум». Потом еще какую-нибудь песню, ну хотя бы «Бригаду» [2]…

Но вот и они уезжают. Служащие копают усердно, зигзаг траншеи углубляется на полметра. Комиссар обращается к Кебысю:

— Газетчики вечно шум поднимают. Людей мало! А где я их возьму, да еще проверенных, да чтоб в картотеках не значились. Ведь сам вице-министр! Ответственность какая! Ну, привет, начальник, как бы там ни было, обошлось без инцидентов!

Подошел рассыльный из магистрата:

— Может быть, хватит?

— Как? Траншея-то еще не закончена!

— Да ведь люди, пан начальник, непривычные, того гляди лопаты поломают или растеряют, а потом у нас из зарплаты…

— Но траншея…

— А мы ее вдвоем закончим. Так будет надежнее.

— Ну ладно, как знаете. Эй, господа, кончайте!

Люди вылезли из траншеи, отряхиваясь, топали ногами по тротуару, высыпали из ботинок песок и наконец разошлись. Домохозяйки разбрелись еще раньше.

Осталось лишь двое рассыльных. Они пересчитали лопаты и закурили цигарки. Солнце жгло беспощадно. Дети принялись бросаться камешками, прыгать в траншею, которая теперь была им как раз по росту, и вырывать друг у друга таблички с надписью «Газоны не топтать!».

На скамейке пожилой, с обвислыми щеками, седой, лысый журналист, морщась, подыскивает не избитые еще эпитеты. Приветствие — торжественное или горячее? Речь — зажигательная или приподнятая? Народ проявлял готовность или энтузиазм? Какая чепуха, пойти лучше выпить пива.

2

— Весьма, весьма неважно… — Бурда кивнул вертевшемуся около шофера секретарю. — Людей мало, да и те как сонные мухи. Вообще, все было как напоказ и к тому же довольно убого. Проверьте, пожалуйста, что это за учреждение…

— Слушаю, пан министр. Однако осмелюсь заметить, пан министр, совсем не напоказ… Как ваши ладони?

Бурда взглянул на руки. Правая ладонь немножко покраснела. Он кивнул и принялся разглядывать улицу.

Хороша все же была в этот августовский понедельник запыленная Варшава. Облепленная магазинами улица Згоды… Аллеи, забитые автомашинами так, что пришлось остановиться… Улица Кручая… На каждом углу вопли газетчиков, кафе переполнены. По Новгородской, стуча подковами сапог, проходит взвод саперов.

«А все-таки неважно…» Это впечатление не покидало Бурду, хотя с «Полицейской семьей» получилось неплохо. Народу было вполне достаточно, а площадь, правда очень маленькая, вполне соответствовала возможностям «Семьи». Ксендз в белом облачении, дети, выстроенные по росту, букет цветов. На маленьком, не больше подноса, столике, прикрытом полосатой скатертью, деликатно возвышался ручной пулеметик. Солдат, правда, было маловато — не больше взвода, и офицерик неказистый, маленький, с большим красным носом.

— Докладывает подпоручик Маркевич! — обалдело вытаращив глаза, гаркнул он, да так оглушительно, будто кричал «пожар!».

«Дорогой Тримерек, наверное, мне назло прислал этого болвана», — подумал Бурда. Нелепо было, конечно, предполагать, что Тример сам будет заниматься такими пустяками. Но все же неприятное впечатление, оставшееся после рытья траншеи, укрепилось.

Две дамы одна за другой пропищали свои речи. Бурда уже давно владел важным для государственного деятеля искусством: он отлично умел во время торжественных заседаний выключать внимание и заставлять себя думать о разного рода приятных мелочах. Но на сей раз этот метод не дал желанного эффекта: нелепая бабская болтовня все время действовала на нервы.

«Народ дураков!» — как припев, звенит в ушах любимая поговорка Коменданта [3]. Он смотрит на раскрытый рот дамы в черном, на неподвижные ряды коренастых солдат, на офицерика в сползающей на глаза каске. О чем думают эти тупицы, что поняли они из всех этих визгливых речей?

— Все как один! До последней капли крови! Честь нам дороже, чем мир! — прокричала дама.

Слова, брошенные Беком в толпу несколько месяцев тому назад, лишь бы отделаться. Подхваченные тысячами уст, они стали такими избитыми и потрепанными: «Народ дураков!» Что они понимают в той великой комбинации, для которой все эти фразы — лишь удобное прикрытие?

Государственный деятель обречен на одиночество. Как хорошо понимает теперь Бурда настроение Бека после той майской речи. Восторги, аплодисменты, поздравления, приветственные телеграммы, чуть ли не лавровые венки — и холодное бешенство Бека. «Народ дураков!» Надо покрепче держать его в узде. На пышные фразы не скупиться, особенно на такие, что имеют глубокий смысл, недоступный для дураков, подобных собравшимся здесь.