Сентябрь

Анна совсем потеряла голову. Эта выходка полковника вызвала у нее нестерпимое отвращение. Саминский, уже сидя, еще несколько раз наклонился к актрисе и, заискивающе улыбаясь, размахивал руками.

«За кого они принимают эту красотку?» — Анна даже стиснула зубы.

Тут вскочил Нетачко.

— Перед лицом исторических событий мы можем и должны проверить наши преимущества, — начал он возвышенно и научно, словно ректор университета на открытии учебного года. — Немцы, допустим, могут многим похвастать. Это народ кузнецов, народ торговцев, на их стороне, несомненно, некоторые материальные преимущества. Я имею в виду немецкие танки, немецкие самолеты. Но что такое история человечества, как не вечная борьба материи и духа? И в этой борьбе всегда побеждал дух. Человеческая мысль всегда брала верх над слепой и инертной силой мертвой материи, И все мы здесь, — он окинул взором зал и бросил грозный взгляд на сидящих поодаль офицеров, осмелившихся перешептываться и хихикать, — и все мы, польские офицеры, отлично знаем, что превосходство духа, превосходство мысли — на нашей стороне. Я предлагаю тост за боевой дух нашей армии, за самый большой козырь, которым мы располагаем, — за ее стратегическую мысль!

Снова поднялся неописуемый шум, но и на этот раз все потянулись с рюмками к Нелли. Анне невольно пришлось встать, но она тут же села, лихорадочно выискивая предлог, чтоб уйти и куда-нибудь спрятаться — хоть в соломе, хоть в собачьей конуре! Бросив взгляд на Саминского, она заметила, что полковник покраснел так, словно от этого тоста его хватил удар. Он наклонился к Анне — водкой от него разило нестерпимо — и зашептал ей на ухо:

— Вот подхалим, вот подлиза! Нас в гвардии, в Преображенском полку, другим манерам обучали. Мы, конечно, рады оказать внимание даме, почему нет? Но деликатно, взглядом, жестом. А этот, извините, без мыла… Не вникая в смысл сказанного, Анна поморщилась, шокированная грубым выражением, Саминский заметил это и принялся объяснять:

— Неужели вы не знаете? Ведь пани Фирст… гм… почти жена, фактически жена, одним словом, морганатическая супруга полковника… — тут он понизил голос, — самого полковника Ромбича. Как? Вы ничего не слыхали? Ах, эти гражданские! Полковник Ромбич! У него генералы в приемной пыль вытирают, коврики выколачивают. Начальник оперативного отдела! «Наш Прондзинский» [37]. Он разработал все планы, придумал, как мы победим немцев. Впрочем, не удивительно, что вы его не знаете. Он такой скромный, не хочет, чтобы его знали. Польский Аристид [38], понимаете?

Так Анне и не удалось вырваться. Наоборот, Фирст дала сигнал к отъезду. Взглянув на часики, она со вздохом огорчения объявила:

— Уже двенадцать, а нам завтра снова в путь, едем в соседний полк…

Все кинулись к ней с уверениями, что еще рано, что можно остаться, переночевать… Но Фирст была непреклонна, хотя всячески давала понять, что необходимость покинуть полк для нее чрезвычайно огорчительна. Анна села возле шофера, чтобы не видеть актрисы. Впрочем, она почти успокоилась. Как ни странно, но, казалось, убийственное сообщение Саминского, свидетельствующее о том, как сильны позиции Фирст в обществе, Анну несколько утешило. Ведь могло быть, что офицерики, по крайней мере часть из них, восхищались ею не только потому, что она очаровательная женщина, но и потому, что она любовница «серого кардинала».

9

На юге были горы. Темно-зеленый ковер лесов сползал с них влево, к Пшчине и Миколуву, прямо к черным, закопченным пятнам домов с торчавшими из них, словно спички, красными колышками фабричных труб, к черным холмикам шахтных копров. Желтая линия границы, которая там, в горах, так спокойно взбегала с вершины на вершину, тут, в сбившихся в груду местечках, лихорадочно металась то налево, то направо, то неожиданно вырывалась вперед, с тем чтобы, образуя острый клин, повернуть обратно и снова выпрямиться. Неуверенная, безрассудная, как будто ее вела рука лихого гуляки, который плевать хотел на все доводы логики и разума, на сочувствие ко всем этим муравьям, разделенным его рукой на два лагеря. По мере того как исчезали городки и трубы, граница выпрямлялась. От силезских и ченстоховских возвышенностей она поворачивала налево и вверх, а потом спускалась в равнину, рядами неправильных полукругов охватывала Велюнь, Кемпно, подходила к самому Равичу, снова устремлялась вверх, пересекала несколько ручьев, озер, вползала в новую полосу лесов, набрякших влагой и поросших мхом, потом поворачивала направо, забиралась на небольшие, не выше четырехэтажных домов, холмы и здесь, охваченная новым приступом лихорадки, бросалась по лесам то влево, то вправо, вырывалась наконец на раскаленный добела августовской жарой песчаный холм и ныряла в море.

Да, если вглядываться в линию этой границы, становится не по себе. Какой смысл, какое предназначение могла иметь эта линия, вьющаяся гигантским причудливым орнаментом, похожим на перевернутый вопросительный знак? Но это еще не все.