Сентябрьские розы

Поскольку по ночам он спал всего несколько часов, то утром просыпался усталым и совершенно не мог работать. Даже письма от Лолиты не утешали его. После трех недель ожидания он вновь стал получать их регулярно. «Какова же была причина столь долгого молчания?» – с тревогой задавал он себе этот вопрос. Долорес рассказывала о поездке в Анды. Она путешествовала одна? Сейчас она репетировала пьесу Кастильо. Порой какая-нибудь ее фраза вновь пробуждала страсть Фонтена: «Твои стихи, прилетев на мои губы, подарили им улыбку, она так и осталась там навсегда».

Он написал ей на следующий же день после рокового объяснения на берегу озера, чтобы прояснить ситуацию и предупредить, что вскоре она получит письмо от Полины, но ответа не было целых две недели, и он не знал, какова будет реакция Долорес. Он опасался, что она возмутится и положит конец связи, у которой нет будущего. Однако он полагал, что поступил «лояльно», потому что в этом письме превозносил Полину и говорил, что ей следует простить некоторую несдержанность выражений, причиной которой являются ее сильные чувства.

Единственной женщиной в Париже, с которой он мог свободно говорить об этом переломном моменте в своей жизни, была Эдме Ларивьер. Она дала ему понять, что осведомлена обо всем и, хотя не одобряет произошедшего, готова выслушать его признания. Он проводил у нее долгие вечера, находя в этих визитах большое удовольствие, потому что всегда приятно поговорить о предмете любви, и тем более приятно поговорить об этом с очаровательной женщиной. Фонтен полагал, что это романтическое приключение возвысило его в глазах Эдме. Правда и то, что она сама стремилась к подобным беседам. За неимением самой любви женщины хотят почувствовать ее ароматы, услышать отголоски, увидеть отражение.

– Ах, – говорил он, – я знаю, что должен дать Полине отпущение всех грехов, потому что сам нуждаюсь в этом от нее, но есть же пределы человеческих возможностей. Эти ежедневные и еженощные воспроизведения обстоятельств преступления… В конце концов, зачем Полина заставляет меня снова и снова повторять рассказ о событиях, которые причиняют ей столько страданий, тем более что память подводит меня и в этих рассказах все больше противоречий?..

Эдме демонстрировала ангельское терпение:

– Нам, Гийом, нужно во всем как следует разобраться и подвести черту, поэтому мы не устаем анализировать ситуацию или чувства. Для вас же, мужчин, важнее всего действия, да-да, и для писателя тоже. Для него действие – это написать роман… Мы подолгу смакуем счастье и несчастье… Я прекрасно понимаю Полину.

– Увы! – отвечал он. – А я должен признать, что больше ее не понимаю. Чего она хочет? То она дает мне свободу и пишет Долорес длинные послания, в которых, как я полагаю, есть все: и оскорбленное самолюбие, и величие души; то она уверяет, что мое счастье – это ее счастье и она не станет препятствовать новым встречам, она просто хочет, чтобы ее не обманывали и продолжали считать надежным другом. Я приблизительно представляю, что она могла написать Долорес: «Вам нужен мой муж? Он ваш. Вы моложе, красивее, я уступаю. Приезжайте к нему и выходите за него замуж…» Должно быть, несчастная Лолита была поражена. Она ни о чем подобном не просила… Да, разумеется, я был бы безумно счастлив вновь увидеть ее, например в Севилье, в Гранаде или в каком-нибудь райском уголке в Андах. Но Долорес в Париже? Развод? Новая женитьба? Об этом нет и речи.

– Ну и слава богу, – отвечала Эдме. – Не представляю вас, дорогой Гийом, мужем актрисы, чтобы вы, ревнивец, болтались за кулисами какого-нибудь театрика!.. И потом, есть Полина. Не стройте иллюзий по поводу ее отречения от вас, это всего лишь видимость. Полина могла бы из гордости уступить вас другой женщине, но она умрет от этого. Вчера я встретила ее у Менетрие, видно, что горе ее сломило. Не забывайте, Гийом, ее любовь к вам – это удивительное чувство. С тех пор как она познакомилась с вами, для нее перестали существовать другие мужчины. А такое, Бог свидетель, встречается не часто!

– Я просто раздавлен, – говорил он. – Я уверен в одном: больше мы так жить не можем. Что делать?

– Будьте более жестким, – сказала Эдме. – Нельзя давать женщинам слишком много свободы. Ими нужно управлять.

После ухода Фонтена к ней заявилась Клер Менетрие, которая, как и она, живо интересовалась этим приключением.

– Полина ведет себя как львица, у которой отняли детенышей, – сказала Клер. – Она рыщет в поисках правды. Чтобы разузнать хоть что-то о своей сопернице, она отправляется на охоту, даже не заботясь о том, как при этом выглядит. Представьте себе, она напросилась на чаепитие к Ванде! Да, дорогая, и все ради того, чтобы встретить у нее того самого чилийца, который когда-то был любовником Долорес Гарсиа.

– Надо же! – воскликнула Эдме. – Так вам известно имя этой дамы?

– Разумеется, – отвечала Клер. – Я ведь тоже захотела познакомиться с чилийцем. Он очень милый и безумно любил ту женщину.

– Похоже, она и в самом деле такая, какой ее описывал Гийом… А почему чилиец от нее отказался?