Сентябрьские розы

– И еще одно, – продолжала Лолита. – Вы можете быть жесткой, Полина. Очень жесткой. Я видела… Особенно в письмах… Не надо. К чему эта суровость? По какому праву? Все мы совершаем ошибки. Нужно стать более набожной. Увидев, как я молюсь, вы были удивлены, потому что я нецеломудренна… И все-таки я христианка в большей степени, чем вы. Я пытаюсь быть милосердной… Да, это так. Пыталась с вами. А вы попытайтесь быть милосердной с Гийомом. Он человек творческий. В женщине, своей жене, он ищет тепло души… Все творческие люди эгоисты. Они и должны такими быть, чтобы защитить свое творчество. Если мы хотим их сохранить, мы должны быть скромными, должны уступить им все пространство. Поэтому актриса, которая соблазняет великих людей, быстро их теряет. Ведь она тоже человек творчества и хочет быть в центре внимания… Я, наверное, плохо сумела это выразить, no?

Полина какое-то время пребывала в задумчивости.

– Напротив, вы сказали очень хорошо… Да, вполне возможно, постарев, я сделалась жесткой, нетерпеливой, властной с Гийомом… Возможно, я не была с ним достаточно нежна. Но если он страдал от этого, почему мне не сказал?

– Они об этом никогда не говорят, – сказала Лолита, поднимаясь и поправляя перед зеркалом волосы. – Они никогда не говорят, но сердятся и начинают искать на стороне свою порцию счастья… Мы сами должны это почувствовать, а еще бороться. Вы напрасно, Полина, не закрашиваете седину и так мрачно одеваетесь… Вы могли бы выглядеть лет на десять моложе.

– Но Гийом любит черный цвет и даже однажды, когда мы были с ним откровенны, признался мне, что как-то в Лиме упрекнул вас за слишком яркое красное платье.

– Не помню. Может быть. Но я уверена, что когда он вспоминает обо мне, то думает о ярких красках… веселой тельняшке, вьющихся спутанных волосах. А ваши седые локоны слишком безупречны, querida, слишком аккуратны.

Она запустила руку в волосы Полины, слегка их растрепала, затем улыбнулась дружеской улыбкой.

– Пора идти в театр, – сказала она, – меня ждут. Но я рада, что поговорила с вами. Думаю, я вас люблю, Полина. Я ваша подруга. Мне кажется, я знаю вас всю жизнь. Вы мне верите, no?

Расставаясь, женщины обнялись.

XIII

Спектакли, которые «Театральное товарищество Анд» дало в Париже, с треском провалились. Репетиции шли мучительно. Декорации, разработанные для другого сценического пространства, приводили в недоумение французских рабочих сцены, их смена происходила слишком медленно, и антракты непомерно затягивались. Непривычная для актеров еда делала их слишком неповоротливыми. Кончита, а затем и Коринна пропускали репетиции. Тщетно Долорес пыталась объяснить труппе, как страстно желает покорить Париж. В день генеральной репетиции артисты чувствовали, что публика их не слушает, они пали духом, и их вялая игра парализовала даже Долорес.

Благодаря усилиям госпожи Фонтен появилось несколько хвалебных критических статей, прочие же критики с высокомерным презрением отзывались о спектакле, который был, по их мнению, слишком невнятным. Только Эрве Марсена, как было условлено, рассуждал о таланте Долорес Гарсиа, он обладал элементами здравого смысла, которого недоставало его собратьям. Что касается самой публики, она от суждений воздержалась. Испанская колония, разделившись во мнении, больше интересовалась политическими взглядами актеров, чем их талантом. Французские зрители, за исключением небольшого количества говорящих по-испански, не понимали текста. Чтобы не играть при пустом зале, последние представления пришлось отменить.

Долорес Гарсиа испытывала мучительное разочарование. Она отправилась в Париж, как мусульманин отправляется в Мекку, а Париж не принял ее. Как горько! Некоторое время она пребывала в надежде, что может попробовать играть по-французски. Полина добилась, чтобы актрису принял Леон Лоран, прослушал в главной роли «Тессы» и дал несколько советов. Но он отнял у Долорес последнюю надежду.

– Вы прекрасная актриса, – сказал он. – Я видел вас в «Кровавой свадьбе», я знаю эту пьесу в переводе. Вы меня очень тронули… А я человек суровый… Вот только, хотя вы прекрасно говорите по-французски, акцент чувствуется. Едва заметный и даже очаровательный, он совершенно недопустим в театре, разве что в ролях, которые его оправдывают. Но таких слишком мало, и вы окажетесь в проигрышном положении. Моя консультация будет короткой: «Вам следует, хотя бы в течение года, брать уроки фонетики, или откажитесь от французской сцены».

Полине, которая попыталась было ее утешить, Долорес сказала:

– Но я же не могу опять поступить в школу… и как мне здесь жить?

– И что вы собираетесь делать?

– Испанский поэт, которого я очень люблю, зовет меня в Толедо. Он хочет, чтобы перед отъездом в Лиму я месяц пожила в его деревенском доме. Я там уже была. Там очень красивый пейзаж, мрачный, таинственный. Я соглашусь.

– Еще один сгорит в этом пламени! – вздохнула Полина.

Лолита попыталась ответить весело и непринужденно:

– Не беспокойтесь, он сам хочет сгореть… и потом, он живет один. Я никому не причиню горя.