Сентиментальный убийца

— Так, — не без труда выговорила я, — не надо строить из себя Алексея Мересьева. Чуть-чуть осталось. Ты что, Гена… хочешь, чтобы у тебя рейтинг до нуля упал?

Эти абсурдные слова, как ни странно, заставили его подняться.

Странные это люди — политики. Особенно те, что пытаются выдавить из себя на экспорт коммунистическую ориентацию.

До второго этажа все шло хорошо. Но уже после промежуточной площадки между вторым и третьим этажом, где валялся какой-то занюханный бомж, сильно смахивающий на дядю Петю из двадцать первой квартиры, — после этой площадки меня начало мутить. Рана, казавшаяся достаточно неглубокой, упорно кровоточила. Кровь, время от времени срываясь сгустками с рукава, пятнала ступени лестничных пролетов.

Но хуже всего была голова. Она невыносимо болела, кровь жутко пульсировала, и каждый ее толчок отдавался острой мучительной болью и тошнотой.

Травмы Турунтаева были куда менее существенны (хотя шея тоже сильно кровила), но он строил из себя умирающего еще почище меня.

До моей двери оставалось несколько ступенек, я преодолела их, тяжело дыша и сильно склонившись вперед, чтобы не так болезненно пульсировало в голове. Турунтаев, постанывая и почему-то бормоча проклятия по адресу двух Борисов — Ельцина и Березовского, — тащился за мной.

По правилам работы телохранителя нужно было идти в обратной последовательности, но сейчас в случае нападения я все равно не смогла бы защитить своего клиента — только сверхъестественным напряжением всех сил. Да и в обойме «узи» оставалось мало патронов.

На последней ступеньке я споткнулась и, потеряв вертикальное положение, ударилась… нет, я не успела удариться. Потому что меня подхватили чьи-то сильные руки и потянули вверх.

За спиной я услышала сдавленный писк Турунтаева, потом я почувствовала, что по моему бедру шарят пальцы — вероятно, пытались найти «узи», который я прицепила к поясу.

Потом раздался глухой удар и слабый визг — словно наступили на хвост собаке, — а затем шум от падения тела вниз по лестнице.

Я слабо рванулась, пытаясь высвободиться из сильных рук, схвативших меня, но в этот момент ладонь зажала мне рот… и это невинное движение стало последней каплей.

В голове рвануло так, словно там заложили заряд пластиковой взрывчатки — тот, что испортил паркет в доме Турунтаева.

Последней — необычайно ясной — мыслью было: а что, если человек, встретивший нас на лестнице, и был тем великолепным стрелком, что так легко уложил всех киллеров в доме Геннадия Ивановича?

* * *

Я открыла глаза.

И увидела: полупустую темную комнату со старыми выцветшими обоями, в нескольких местах отставшими от стены, испещренными какими-то бурыми пятнами, и зависшее надо мной невероятно знакомое лицо.

Я слабо пошевелилась, синхронно зашевелились и губы на лице надо мной. Зашевелились, и вместе с какими-то малоразборчивыми словами на меня накатилось такое жуткое перегарное зловоние, что я мгновенно пришла в себя.

И узнала этого человека.

— Дядя Петя?

Он продолжал смотреть на меня с выражением, характерным, должно быть, для хари дикаря из племени мумба-юмба, увидь он говорящий и кривляющийся ящик с мудреным названием «телевизор».

Я приподнялась и, не обращая внимания на тупую боль, огляделась.

Я в самом деле находилась в жилище дяди Пети — квартирой эти максимально загрязненные и заставленные разнокалиберным хламом метры общей жилплощади назвать сложно.

По крайней мере, под квартирой я всегда понимала что-то цивилизованное. А цивилизации в отстойнике номер 21 было не больше, чем в пещере самого гнусного, малоразвитого и нерадивого троглодита.

Я ощупала голову и ощутила пальцами бинт. Повязка была наложена и на руку.

— Где Турунтаев? — спросила я.

Дядя Петя даже не смог ответить: так ему было плохо. Судя по всему, он находился в одном из своих любимых состояний: состоянии абстинентного синдрома, то бишь похмелья. Причем похмелья просто чудовищного.

Вторым любимым состоянием почтенного Петра Федоровича, разумеется, было опьянение.

Турунтаева я не увидела. Зато я увидела другое: в трех шагах от меня в инвалидном кресле сидела толстая старуха с морщинистым лицом и белыми, как лен, волосами. Она дремала и шевелила во сне губами.

Та самая старуха, которую я закатывала в эту квартиру.

На ее плече столь же мирно дремал тощий ободранный кот карликовых размеров.

«Что за черт?» — подумала я и только потом поняла, что произнесла это вслух. Разумеется, это восклицание относилось не к коту, а к положению вещей, которое казалось мне абсурдным и совершенно непонятным.

Кто так умело перевязал меня? Каким образом я очутилась в квартире дяди Пети? Кто был тот человек, который…

В общем, этот самый человек, плоды действий которого мы с Геннадием Ивановичем пожинали. Не знаю, хорошо это или плохо — но во всяком случае мы живы.

Хотя что это я — живы? Где Турунтаев?

Я задала дяде Пете этот вопрос повторно, но в ответ услышала только что-то наподобие:

— Да ета… в-ва… хто-то… выродо… отро… ортодорто… кгрм…