Сэр Гибби

Ни один человек не может сам распоряжаться своей жизнью, ибо жизнь, как волна, нагоняет и накатывается на него сзади. Но даже если бы жизненный поток бежал у нас перед глазами и мы издалека видели его приближение, разве могли бы мы хоть что — то с ним сделать, пока не настанет сегодня и он не добежит, наконец, до нас? Глуп тот, кто рассуждает, что со своим характером и воспитанием мог бы сделать то — то и то — то, если бы ему вовремя дали знать о том — то и об этом — то. Даже будь он и вправду таким добрым и мудрым, каким себя считает, в лучшем случае он произвёл бы на свет плоскую камею с едва намеченными выпуклостями. Ничего по настоящему объёмного (каким он и должен быть сам) ему не сделать никогда. Главная тайна жизни и роста заключается не в том, чтобы измысливать и выдумывать что — то своё, а в том, чтобы соучаствовать в работе уже действующих сил, каждую минуту совершать свой долг, исполняя ту часть дела, что предназначена нам, — и пусть будет то… нет, не «то, что будет» (такого вообще не бывает), а то, что Вечная Мысль задумала и приготовила для каждого из нас с самого начала. Если бы человеки поверили, наконец, что их творение продолжается, и позволили бы Создателю делать с ними Своё дело, поступать с собой так, как горшечник поступает с глиной, покоряясь Его рукам, послушно вторя Его движениям и с надеждой действуя в такт Его колесу, они давно научились бы с радостью принимать всякое прикосновение Его пальцев, даже если оно приносит с собой острую боль. Они научились бы даже не только верить в Божье предназначение, но и иногда узнавать его, помня, что Он пытается привести Своих сынов в славу. А то часто они ведут себя как дети, брыкающиеся и вопящие во всё горло, пока мать одевает их и умывает. Конечно, в конце концов, их всё равно умоют и оденут, только это будет стоить им многих слёз и неприятностей. Подчас они даже оказываются в углу — с мокрыми, спутанными волосами, в кое — как напяленных штанишках — до тех пор, пока не придут в себя и не попросят родителей вытереть их насухо, надеть им рубашонку и застегнуть её на все пуговицы.

В тот момент ни Гибби, ни Донал не пытались противиться тому, что творил в них Отец, — тому, что мудрые мира сего называют судьбой. По правде говоря, Гибби вообще никогда ей не противился. Что же касается Донала, то сейчас судьба казалась ему настолько благосклонной, что у него не возникало ни малейшего желания ей сопротивляться. Новая страница жизни была ему очень по душе. И если он не вышел в первые ученики, то не из — за небрежного отношения к урокам, а потому, что кроме учёбы он был занят тем единственным занятием, благодаря которому в колодце его существа могла появиться и подняться чистая, свежая вода. Он сам продолжал расти. Он слишком жадно тянулся к знаниям, чтобы соперничать со сверстниками, и потому не тянулся за наградами: что за дело ему было до того, много ли пищи смогут съесть и переварить его товарищи по сравнению с ним?

Соревновательность, равно как и жадность, не может породить никакого по — настоящему благородного или воистину благого дела; мне кажется, в духовном смысле эти побуждения одинаково вредны. И только потухший, скучный и вульгарно — обыкновенный учитель будет заставлять своих подопечных трудиться из честолюбивых соображений, стремясь показать всему миру, каких прекрасных учеников он способен произвести, чтобы впоследствии неумные родители приводили ему всё новых и новых учеников. Соперничество рядится под целеустремлённость, но на деле является лишь бесовской тенью высоких мечтаний. Модные поветрия в школах и университетах влекут студентов прямиком в это бескрайнее болото, но мудрые учителя прекрасно это понимают, а мудрость — это та самая черепаха, которая первой приходит к финишу. Сколько учеников с головой и лапами быстрых зайцев наивно полагают, что вот — вот добегут до конца, вот — вот добьются наивысшей награды, а на самом деле всё это время безвозвратно теряют то, без чего любая награда теряет всякий смысл!