Сэр Невпопад из Ниоткуда

Спокойствие, с каким она меня вынашивала, непоколебимая её убеждённость в том, что она выполняет некую высокую миссию, – всё это испарилось невесть куда, стоило ей только испытать первые приступы родовых болей. Она выкрикивала грязные ругательства, она на чём свет стоит кляла рыцарей, которые сотворили с ней такое, она и меня проклинала, хотя и имени-то моего тогда ещё не ведала, да и не знала, каков я из себя. Проклинала заочно.

И всё это время добрая Астел не отходила от неё ни на шаг. Маделайн во время очередной мучительной схватки так вцепилась ей в ладонь, что чуть пальцы не сломала, но Астел и к этому отнеслась с пониманием и руки не отняла. Она отирала пот со лба роженицы, осторожно поила её водой и старалась утешить её ласковыми словами, хотя и предполагала, что Маделайн её вряд ли слышала.

Время шло. Маделайн продолжала стонать и метаться на ложе из соломы, а в стойлах ржали и вздыбливались перепуганные лошади. На моё счастье, они все были крепко привязаны, иначе существование вашего покорного слуги оборвалось бы в самом начале – он оказался бы раздавлен и размят в кисель лошадиными копытами. А в небе оглушительно гремел гром – Господь не иначе как решил таким способом особо отметить знаменательное рождение, свершавшееся в трактирной конюшне. Вроде как художник, чья кисть и без того легко узнаваема, тем не менее ставит свою подпись на отталкивающем, уродливом шедевре.

И наконец с последним, самым отчаянным и протяжным воплем из всех, что она до этого издала, воплем, который, казалось, исторгся из глоток нераскаявшихся грешников, что проводят вечность в нижних пределах ада, Маделайн, натужась, опорожнила чрево – вытолкнула меня из него наружу, и я угодил на руки терпеливой Астел.

Дебют мой, что греха таить, был не слишком удачным.

Дело в том, что Строкеру, вероятно, показалось мало того, что он выгнал роженицу в конюшню, где стоял удушающий смрад, состоящий частично из запаха конского пота, а в основном же из аромата навоза. Трактирщик почувствовал потребность – в первые же минуты после того, как я родился, – разобраться, почему это столь примитивное устройство, как женщина, пытаясь вытолкнуть из себя нечто размером с грейпфрут сквозь отверстие размером с виноградину, устраивает по этому поводу такой отвратительный кошачий концерт. Дверь конюшни со скрипом отворилась, и удар грома, не иначе как для придания должной торжественности этой драме, возвестил о прибытии Строкера.

Мать моя ещё не вполне пришла в себя. Вся в поту, она хватала ртом воздух и была не в силах вымолвить ни слова. Астел баюкала меня, что-то ласково приговаривая. Она подняла глаза на Строкера и в полной уверенности, что он пришёл поздравить мою мать с благополучным разрешением, гордо сообщила:

– Мальчик!

– Ладно. Подрастёт, станет помогать по хозяйству. Как-нибудь... – Но тут взгляд его упал на меня, и он всплеснул толстыми руками. – Да оно ж хромоногое!

– Не оно, а он, – строго поправила его Астел, не оспаривая, однако, само определение, которое дал мне Строкер.

– Да вы только на него поглядите! – кипятился Строкер, тыча в меня пальцем. – Нога-то, правая нога у него сухая и вывихнутая! Он калека, и не то что работать, ходить никогда не научится! Да вдобавок ещё и недомерок! Карлик, как есть карлик, чёрт его раздери! И мяса на нём нет вовсе, одни кости да кожа! Да его убьёт первый же сквозняк!

– Он выровняется, вот увидите, – заступилась за меня Астел. – Всё будет хорошо. Правда, малыш?

– Мой мальчик... – пробормотала Маделайн. Несмотря на крайнюю свою слабость, она приподняла руки. Пальцы её подрагивали от усилий. – Дайте его мне! Я хочу его увидеть!

Астел протянула меня ей, но Строкер опередил Маделайн: он выхватил меня у оторопевшей Астел и объявил:

– Надобно от него поскорей избавиться, вот что.

– Нет! Не смейте! – ужаснулась Астел и двинулась было к нему, но Строкер угрожающе выставил мясистую руку, и Астел, хорошо знавшая его нрав, отступила, чтобы избежать удара.

– Вот дурёхи! – осклабился трактирщик. – Потом сами же мне спасибо скажете. Я ж хочу как лучше для всех. Этот уродец всё равно не жилец, так я теперь же его и порешу, пока Маделайн к нему сердцем не прикипела.

Маделайн, которая всё ещё пребывала в полубессознательном состоянии, тем не менее поняла, что затеял Строкер. Он собирался оставить меня где-нибудь у подножия скалы или отнести в лесную чащу, где я был бы обречён стать либо жертвой стихий, либо обедом для какого-нибудь хищника.

Тут и я сам, словно до меня тоже дошёл смысл происходящего, возвысил голос в свою защиту, а именно залился жалобным плачем, как это свойственно всем без исключения младенцам в первые минуты после рождения, поскольку их наверняка мучает ностальгия по теплу, уюту и безопасности материнского чрева.

При звуках этого жалкого мяуканья Маделайн мигом стряхнула с себя оцепенение и – откуда только силы взялись – ползком рванулась вдогонку за Стокером. Она ухватила его за ногу и завопила что было мочи:

– Нет! Он мой! Мой! Отдайте его мне, слышите, вы?! Я его мать! Отдайте его мне!