Сэр, простите, ещё кое-что...(СИ)

Пежо восторженно мигнул фарами, отзываясь на поворот ключа и искренне радуясь возвращению любимого хозяина. Его невесть сколько молчавший мотор мощно взревел, заводясь на радостях с пол-оборота. Гарри, которого в последнее время слишком часто сажали в машину, чтобы отвезти на обследование-прививки-витамины, притих ещё больше, испуганно тараща глазенки на странные палки с зелеными пучками сверху, качающиеся по обеим сторонам от дороги за окном автомобиля — он в первый раз в своей сверхкороткой жизни увидел пальмы и, конечно же, не понял, что это деревья.

Их путь лежал на северо-восток от Лос-Анджелеса, в тихий и спокойный пригород Глендейл, находящийся между Пасадиной и Беверли-Хиллз. Если его вообще можно назвать тихим районом в такой близости от Голливуда и Бульвара Сансет…

Но, как ни странно, Доран-стрит действительно была чрезвычайно тихой и очень зеленой улицей, на которую Коломбо свернул от Север-Пасифик-авеню. Его дом, затерянный среди одно- и двухэтажных особнячков, находился в самом конце Западной Доран-стрит. Внимание Гарри привлекло огромное дерево, серым исполином замершее между гаражом и фасадом. Фрэнк улыбнулся, заметив настороженное удивление малыша, как он внимательно рассматривал серебристо-серый ствол охватом со столетний дуб.

— Нравится дерево, Гарри? Это тополь. Уверен, ты ему тоже понравишься, когда впервые начнешь покорять его крону. Только постарайся не упасть с него, ладно? Я вот по глупости сверзился с него из-за того, что голова закружилась — слишком высоко я забрался. Ребра переломал и ногу вывихнул, представляешь?

Гарри с интересом всё это выслушал, не очень хорошо понимая, впрочем, но ему нравилось, что папа с ним разговаривает, нравился его тихий, спокойный голос и мягкий оттенок в нем, он успокаивал и как бы окутывал уютом, согревал теплом.

Тем временем распахнулась входная дверь, и на улицу выбежали две женщины в окружении троих детей, радостно улыбаясь и что-то восклицая, они сгрудились возле машины, взволнованно заглядывая в салон.

— А вот и наша семья, Гарри! — просиял Фрэнк, открывая дверцу и передавая ребёнка симпатичной полноватой даме. Миссис Коломбо с трепетом приняла малыша, заглянула в зеленые глаза, умилилась и тут же расцеловала детское личико, нежно воркуя:

— Ах ты, мой хорошенький! Какой красавчик! Мой бог!

Трое ребят вытягивали шеи и пытались рассмотреть нового постояльца, галдя на разные голоса, точнее, перекрикивались двое, пяти и шести лет, третий лишь занудно орал, требуя к себе внимания, не слишком умеючи говорить по причине двухлетнего возраста. В дверях замер мальчик постарше, лет четырнадцати, он держался солидно и не спешил опускаться до уровня малявок. Хотя любопытство в его карих глазах было очень красноречивым.

Гарри унесли в дом, раздели, накормили, всё это время старательно трещали вокруг него погремушками, пищали резиновыми игрушками и дразнили яркими мячиками — обычная процедура привлечения всякого нового ребёнка, ничего особенного.

Старшие мальчишки донимали подростка каверзными вопросами:

— Энди, а откуда Гарри? Майю мама привезла из больницы, а Гарри папа родил? Да? Энди, скажи!

Заржав при словах «папа родил», Энди попытался удрать. Но разве это возможно — сбежать от двух шустриков? Двухлетняя Майя орала фоном, обиженная тем, что всё внимание достается пришельцу.

— А чего он такой здоровый, Энди? Майя вот такая была, с батон! Гарри что, готовый?

Майя перестала реветь, замолчав, сосредоточенно нахмурилась, пытаясь сопоставить себя с батоном — не поняла и заорала громче прежнего, заглушая изумленный вопрос Энди:

— Господи! К чему готов-то?

— Играть с нами! — хором заорали мальчишки.

— Он же мельче Майки! Вы глаза-то разуйте, — авторитетно заявил Энди. — А с Майей вы не играете.

— Она же девчонка! — возмущенно заорали пацаны. Майя услышала, снова перестала реветь, схватила с пола резиновую кобру и пошла в атаку на старших братцев, метко хлеща по ногам и корпусам импровизированным хлыстом. Те с воплями стали отскакивать и отпрыгивать, уворачиваясь от «презренной девчонки».

Тут в гостиной появилась ещё одна личность. Приспустив очки на кончик носа, она оглядела разгоревшийся бедлам, смерила взглядом притихших пацанят, красную Майю, вытянувшегося в струнку Энди и сварливо попеняла:

— Нельзя ли потише? У меня сессия! Я пишу реферат о скарабеях, а вы мне мешаете своим шумом.

Пацанята переглянулись, хлопнулись в ладоши и, показав костлявой девчонке язык, запрыгали и завопили на манер индейцев — переливчато и громко. Энди ехидно поднял брови.

— Сама виновата, Синтия, домашние уроки делают дома, а не в гостях.

— А тебя это не касается, Парма! — девчонка скрестила руки на груди. — Ты-то, я знаю, собираешься стать просто полицейским, между тем как я намереваюсь поступить в египетский колледж и буду изучать историю древнего Египта! Ты только представь себе… — вдохновившись, затараторила Синтия. — Величественный Некрополь, великие пирамиды Гизы! И всё это будет доступным мне…