Серафим

– Зима вернулась, доченька. – Я взял ее за мертвую руку. – Река замерзла. Мы с тобой пойдем на подледный лов. Мы поймаем самую большую рыбу. Спи. Спи пока.

Раздался грохот и звон: это мать моя, бабушка ее, в гостиной, размахнулась и разбила об стену пустую бутылку.
Верочка, рядом со мной, патлатая, с мокрым, неистовым лицом, упала перед кроватью дочки на колени.
И ударила меня по руке.

– Отпусти ее! Пусти ее! – завопила Верочка истошно. – Не видишь – она не хочет с тобой! Не видишь – она уже ушла! Она ушла от нас!

Я все еще держал дочь за руку.
Вера снова каменным кулаком ударила меня по руке. Я не почувствовал боли.
Я отпустил руку моего ребенка. Она холодела стремительно, и я потрясенно подумал: так не бывает, чтобы так быстро.

Она смотрела в потолок остановившимися, широко распахнутыми, светлыми как два озера глазами.
Облака. Озера. Небо.
Небо, небо мое. Жизнь моя.
Я сам закрыл ей глаза. Рука моя сама протянулась – и закрыла.

После смерти Анночки я впервые подумал о том, что я на земле стану священником.

ПРОСЬБА ДОЧЕРИ ПОСЛЕ СМЕРТИ. СЕРАФИМ
Я священником стал чудесно. Я ведь не оканчивал никаких духовных семинарий, никаких академий духовных. И даже катехизаторских курсов не оканчивал, ничего. Это был, наверное, промысел. Случай? Ничего случайного нет в нашей жизни. Ни один волос не упадет с головы без соизволения… Твоего, Господи, возлюбленный мой…
Господь всегда дает человеку выбор. Ты свободен выбрать, безмолвно, с улыбкой, говорит тебе Господь. Что ты хочешь? Куда ты пойдешь? Ко Мне? Или к диаволу?
Вот и выбирай.
И ты не всегда выбираешь прямо и грубо, в одночасье: раз — и решил!
Нет, к выбору тебя Господь за руку подводит, Он дает тебе время подумать; восчувствовать; одуматься; и, главное, самое главное, первое, – покаяться.

Когда я похоронил дочку, дочушку мою, жизнь из меня ушла второй раз.
Первый раз — когда Верочка от меня ушла, с Анночкой, к другому.
Второй раз — вот когда дочку похоронил.
Как теперь жить буду, спрашивал я себя?
Сам я себе не мог дать на это ответа.
И однажды, это ночью было, помню, встал я с кровати — и кинулся на колени. И лицом, щекою к половице прислонился. Спина согнута. Неудобно. Больно хребту. Так застыл.
И зашептал, и откуда только слова брались тогда, у глупого, неразумного страдальца:

-         Господи, помоги… Господи, научи!.. Господи, услышь меня, Господи… Услышь боль мою, тоску мою… Я — из тьмы — Тебя зову… Услышь меня! Прошу Тебя!..

Я сам ведать не ведал, что произношу, не глоткой, сердцем, древние, вечные слова — их не раз и не два шептали, в слезах, простираясь на коленях, на груди, на животе на полу, на камнях, на сырой земле — люди, под потолками дворцов и темниц, в лесах и пустынях, под Солнцем и Луною:

-         Господи, Владыка мой!.. да будет воля Твоя, а не моя… да будет… воля…