Серафим

Я все это сказала и умолкла.
Мы оба молчали так долго, что мне показалось – мы стали каменными или железными.
А потом я услышала его вздох. Легкий. Будто бабочка крыльями взмахнула. И на лицо мое села. И я боюсь ее спугнуть.
Я думала, он мне по-церковному скажет, ну, как на исповеди всегда говорят, эту молитву, грехи отпускающую, а он…
Я его ладонь у себя на лбу, на волосах – ощутила.
Теплая ладонь. Нежно гладит. Прощает.

– Милая…

И я подняла глаза.
По лицу батюшки текли светлые, мелкие, как речные жемчужины, слезы.

– Ты моя милая… Ты моя…

Опять дыханье из груди улетучилось. И легкая дрожь обняла. Будто я стояла на небесной туче, на солнечном облаке, и летела, быстрый ветер тучи гнал, а собиралась гроза, но не страшно было, а весело и чудно, и вольно, и все вспыхивало золотом и кармином, золотом и суриком, золотом и киноварью.

– Я… Нет: не я. Господь… прощает… тебя… и любит… тебя…

Он сказал: Господь любит тебя, – а я услышала: я люблю тебя, я.
Я сама встала на колени.

– Накройте меня епитрахилью… Пожалуйста… И скажите все, как нужно…