Серафимо-Дивеевские предания

«Укажи мне, как жить дальше!» — вот был вопль моей души. Это был вопль вдохновенной молитвы. Я знала, что через год, когда я и сестра кончим гимназию и институт, наступит новая жизнь без отца, который так мечтал пожить «для себя». Мать, не стесняясь и не скрывая, высказывала свои мысли, пугая будущим.

Лиза утром ушла к обедне, где причащалась, и пришла усталая и чем-то недовольная.

В Ардатове сговорились с возчиком на пять-шесть дней. Двое ехали с поклажей, а мы, девочки, шли по очереди, так как лошадке было трудно всех везти. Возчик был бывалый, не один год возил по святым местам богомольцев. Возчик очень оценил повадки Лизы — как она умела вести и править лошадью, когда возчик шел.

— Ты все идешь, а она и возчика-то с козел согнала — сама сидеть хочет, — ворчали старушки.

— Люблю править! — лихо поговаривала Лиза, понукая хлыстом лошадку.

— А я не умею!

— Ну вот и шагай! Барыня!

Ехали мы ночью, и рассвет встречали в поле. «Споемте, девочки, — Слава Тебе, показавшему нам свет!», — просили матушки. Все хором спели, и еще молитвы спели. Какие-то богомольцы — две женщины, девушка и хромой мужчина подсели к нам и вышел хор. Они шли 60 верст пешком, а у нас был возчик, и мы расстались.

Величественная панорама открылась перед глазами, когда из-за леса показались храмы и потом весь монастырь (Дивеевский). Монахини встречали всех, брали поклажу и провожали в гостиницу. Будто они ждали богомольцев, а мы были им как родные. Мы отказались от дворянской гостиницы и пошли в «общую», как простой народ. Было чисто, но жестко спать на деревянной скамье, есть в простых жестяных тарелках, умываться из общего рукомойника. А тут еще и дети плакали, и болела голова от духоты и спертого воздуха. Это все после моей светлой, уютной комнаты! Ночь не дала отдыха... Утром обедня. Лиза опять подходила к Святой Чаше.

— А когда же ты исповедовалась? — спросила я.

— Смотри на себя, и довольно с тебя! — был ее ответ.

После обедни и завтрака из пшенной каши, которую принесли на стол в ведре и все, кто хотел, ели, мы пошли осматривать хозяйство монастыря. Меня заинтересовали мастерские. Светлые просторные комнаты, уставленные в ряд пяльцы. Монашенки-послушницы шьют, вышивают шелками и золотом, бисером и жемчугом красивые вещи, — и ризы к иконам, и пелены на надгробия, и разные панно, подвески.

Какая трудоемкая ручная работа, какое мастерство! В другом зале шьют белье, платье: ведь в монастыре больше тысячи насельниц — все свое и для своих. Вот и белье для армии, зеленые гимнастерки, суровые рубашки. Зал золотошвеек: шьют эполеты, погоны, вяжут аксельбанты для армии — это государственная нагрузка.

Руководят все свои же монахини.

— Откуда вкус, изящество рисунка?

— С детства приучают к послушанию, а Господь всему и умудряет, — разъясняет проводница. Трудолюбие выращивает талант.

Осмотрели сиротский дом для девочек. Няни-монашки ухаживают за детьми. «Чьи же дети?» — «Да разные случаи сиротства и бедности, а теперь и беженцы от немцев из занятых губерний». Содержат за счет монастыря.

В художественных мастерских шел урок рисования. При монастыре есть школа для детей. Девочек учат писать иконы, но сейчас их учат рисовать разные фигуры из кубиков, со слепков. Несколько девочек лет 10-12-ти в черных длинных платьях и скуфейках.

«Они уже хотят быть монахинями». «В 10-то лет?!» — ужасаюсь я. «Так уж видно по их характеру и сердечному расположению, что они склонны к монастырскому житию; не любят мира».

Взрослые монахини пишут иконы. Живописное Распятие надолго осталось в памяти. Везде трудолюбие, молчание, молитва!

В Дивеев принимают только девушек, вдов не принимают — так заповедал преподобный Серафим, — потому и называется Дивеево (Дева)53. Здесь все готовое для насельниц: и одежда, и стол, зато весь труд, кому какой, дадут, никем не оплачивается, все делают «по послушанию».

Много всяких служебных построек, все делают монахини. Огород, сад, скотный двор, пчельник — всего не могли обойти. После ужина — постной лапши с грибами — монахиня стала обходить всех с блюдом. «Сколько же за день с четверых?» — спросили мы. «По усердию», — был ответ. Матушки наши оценили: и нам не дорого, и усердие показали.

Вечером надо было ходить по «Серафимовой дорожке» — насыпь небольшая с утоптанной тропинкой; шли с Иисусовой молитвой и четками: «За эту дорожку антихрист не пройдет!» — объясняет монахиня. «А скоро он придет?» — спросит кто-то. «Ох, скоро для тебя, скоро!»

— Антихрист — отречение! — пояснит следующий голос.

— Не отрекусь! Все, но не я! — отзовется еще голос.

— Помни, помни петуха!

— Запоет для тебя!

— Молитесь! Господь милостив, все простит.

Вот так идут одна за одной, прикладываясь к встречающемся иконам на столбах, кладут поклоны.

Устала я, и червь сомнения подкрадывался язвительными мыслями: для чего все это? Скорей бы в Саров!