Серая мышь

— Ну что? — плачущим голосом спросила она.

— Мама, не мешай! — раздраженно дернулся Тарас.— Вон смотри, что делает Юнь, займись ею, а я уж как-нибудь сам.

Я понял, что эти слова относятся и ко мне — я ведь не мог ни помочь ему в чем-нибудь, ни даже посоветовать. Поэтому я решил подняться к себе наверх и все обдумать. Джулия все еще стояла рядом с Тарасом, сидевшим за телефонным столиком; я взял ее под руку, подвел к столу, где мы лишь несколько минут тому назад безмятежно кормили нашу внучку, и молча указал ей на Жунь Юнь. Девочка наливала в тарелку с кашей апельсиновый сок, размешивала и мазала этим месивом стол. Джулия тут же треснула Юнь по рукам, она стала орать, а я поднялся к себе, слыша, как Тарас заметил Джулии:

— Ты хоть на ребенке не сгоняй свое зло!

Я сидел и думал: к кому мне обратиться, как помочь Джемме, с кем посоветоваться? Ведь я прожил в Торонто почти сорок лет. И пришел к печальному выводу — нет здесь у меня друзей-товарищей; еще совсем недавно я мог бы об этом поговорить с Вапнярским, он был человеком умным и опытным, но Богдан Вапнярский-Бошик уже лежит на кладбище «Проспект», да и вряд ли он помог бы мне, Вапнярский до конца своих дней оставался националистом и скорее способствовал бы тому, чтобы моя дочь поехала на Украину эмиссаром, таких у нас в ОУН и теперь еще немало. Что же — пойти к ним узнать, какую литературу она повезла в Край, для кого ей передали деньги? Но кто тебе об этом скажет?

Я снова спустился вниз. Тарас все еще говорил по телефону, закончив, он положил трубку, хмуро поглядел на меня и сказал:

— Говорил с Томасом. Обещал связаться с братом, буду ждать. Я на твоем месте сходил бы в ваш Дом УНО да разыскал бы тех, кто ее посылал, может, они знают, что следует предпринимать в подобных случаях.— Он проговорил это ровным деловым тоном, потом уже сердито, сквозь зубы добавил: — А еще я на твоем месте набил бы им морды!

— Это, сынок, не поможет,— ответил я и, чувствуя, что меня начинают душить слезы беспомощности, торопливо вышел из дому. Шел по безлюдной тихой улочке, сморкался, вытирал платком глаза, думал о Джемме и о том, что с каждым днем все больше старею, еще совсем недавно даже подобная беда не выдавила бы из меня слез.

В это время в Доме УНО еще никого не было. Я бесцельно бродил по улицам; отдыхая, посидел, на теплой, нагретой весенним солнцем скамейке в Гай-парке! Озерцо синело тающим ледком, на склонившихся над ним, подернутых зеленой дымкой кустах начали распускаться почки. Подумав, я решил зайти в дом неподалеку от парка, где жил приятель Джеммы, один из руководителей МУНО.

Этот молодой человек, лет двадцати пяти от роду, при виде меня вдруг смешался и даже покраснел, и я понял, что ему уже все известно. И подумалось мне: очевидно, их организация и послала Джемму на Украину, но откуда у них такие деньги? Хозяин дома отрицал свою причастность к происшедшему, однако тут же бахва-листо заявил:

— Вы должны гордиться своей дочерью, она вполне достойна вашей прошлой борьбы; когда Джемма вернется, мы встретим ее, как героиню.

— Вы уверены, что она вернется?

— А почему бы и нет, она же не первая выполняет подобное задание, она не шпионка, она просто украинская патриотка. После возвращения мы ее введем в наше руководство. Человек, побывавший в лапах КГБ и выживший, достоин больших почестей и высоких постов...

«Дурачок ты»,— хотелось мне сказать, но я смолчал — мешала моя извечная деликатность, которую у меня не отшибли ни житье-бытье в лесах среди вояк УПА, не скитания по свету, ни въевшаяся навсегда в мою душу смола, которой я почти тридцать лет заливал аккумуляторы.

Этот молодой человек угостил меня прекрасным кофе, который наливал в дорогие чашечки из китайского фарфора. Он был богат, его отец — владелец одного из процветающих украинских ресторанов, неизвестно, на какие деньги приобретенного,— после смерти оставил ему хорошее наследство. Мы пили кофе; молодой человек все говорил и говорил, много и велеречиво, как покойный Вапнярский, и все на ту же тему о самостийности Украины, о том, что украинцы — одна из величайших наций мира, помазанники божьи, родоначальники древнерусского государства. За все то время, пока я сидел у него, я задал ему лишь один вопрос: каким он себе представляет государство «Украина»?

— А каким себе его представляли вы, борцы за самостийность?

— «Мы» — не знаю, могу сказать лишь о себе: я не очень-то раздумывал об этом, ибо никогда не верил в так называемую «самостийность»,— откровенно признался я.

— Вот, вот, потому вы и не победили,— мало кто из вас верил в окончательную победу. А мы, молодежь, верим и боремся! И ваша Джемма тоже. Она настоящий боец.

Мне горько было за Джемму, сжалось сердце, когда упомянули о ней, но искренне жаль стало и этого молодого человека, верившего в ту несуразность, о которой он говорил. Не хотелось с ним спорить, убеждать его в обратном,— его излечит время, меня оно уже окончательно излечило. И все же я повторил свой вопрос: