Серая мышь для королевы

Марина уселась за парту. Она специально сделала это шумно и едва не ткнула Катю в бок оттопыренным локтем. Но та никак не отреагировала – ни поморщилась, ни отодвинулась, – словно рядом никого не было.

Почему? Что такое случилось? Отчего Лавренкова для Кати снова перестала существовать?

Всю дорогу домой Марина ломала над этим голову.

Конечно, она перебьется без Катиной привязанности. Ей даже не столько обидно, сколько любопытно. Ну и потом, все-таки жутко несправедливо, когда вот так не замечают людей. Марина всегда за справедливость и за то, что все вокруг заслуживают хорошего отношения. Даже пауки и червяки. Хотя выглядят они, надо признать, кошмарно.

Погода, кстати, тоже кошмарная. Вот уже несколько дней из прохудившегося серого неба почти без перерыва моросит мелкий холодный дождь. Под ногами – лужи и слякоть. Когда идешь по асфальту, еще ничего, но иногда приходится передвигаться по размытым земляным дорожкам.

А в одном месте путь перерезает свежевыкопанная глубокая траншея.

Трубы, что ли, меняют?

Через траншею переброшена широкая доска, вполне надежная на вид. Марина издали видела, как по ней спокойно проковыляла старушка с палочкой. Значит, и она пройдет без проблем.

Марина даже под ноги не смотрела, когда ступила на доску. Та едва заметно дрогнула. Ерунда! Особенно, если мысли заняты поиском ответов на неразрешимые вопросы.

На полпути Марина в задумчивости остановилась, неосознанно глянула вниз. У траншеи были крутые глинистые берега, а на дне стояла вода. Цвета самого неприятного. Любоваться, в общем, было нечем. Марина сделал широкий шаг. И тут по краю канавы, к которому она стремилась, черной змеей проползла глубокая трещина. Целый пласт глины отошел и скоростной лавиной сполз вниз. За ним поехала и доска, а вместе с доской – стоящая на ней Марина Лавренкова.

Марина не успела ничего сообразить, но от неожиданности инстинктивно присела. Даже не на корточки, чего уж там, на попу. Только поэтому она и не упала лицом вперед, а вполне культурно сползла, словно с горки, прямо в ту самую неприятную жижу.

Лавренкова тут же вскочила на ноги, потому что сидеть в холодной грязной воде оказалось не просто неприятно, а до невозможности мерзко, и растерянно завертела головой, в которой уже мигал сигнальной лампочкой классический вопрос: «Что делать?»

Что дела-а-а-ать?

Доска-мостик лежала уже не поперек траншеи, а вдоль нее. Марина ухватилась за доску, потянула, пытаясь развернуть и закинуть назад на берег.

Не тут-то было!

Исходя из лавренковских ощущений, широкая и толстая доска весила не меньше тонны. А Маринка не муравей, чтобы поднимать вес, превышающий ее собственный в несколько десятков раз.

К тому же какой прок от того, что она спасет доску? Ну окажется та наверху. И что? Протянет спасительнице руку помощи? Сложится лесенкой?

Размечталась!

Марина придвинулась к стенке канавы, из которой, наверное, едва выступала только ее макушка, вцепилась пальцами в край и попыталась подтянуться.

Мягкая, скользкая земля податливо раскрошилась под руками, забилась под ногти. И больше никакого результата.

Марина попробовала уцепиться и подтянуться еще раз, но земля по-прежнему крошилась и сыпалась вниз, а пучки увядшей травы вырывались с корнем.

На коленки налип толстый слой мокрой глины, в ботинках хлюпала вода. И в носу тоже хлюпало. От холода, беспомощности и отчаяния.

Вот почему, почему так? Столько людей перешло через траншею, и хоть бы что. А стоило на мостике оказаться Лавренковой – тут же ужасная катастрофа. Нарочно, да?

Марина безнадежно бросалась на стены траншеи. Чуть ли зубами в них ни вгрызалась. Пинала их, стучала по ним кулаками. Наконец обессилела, застыла на месте.

Неужели придется звать на помощь? Орать во все горло: «Помогите! Спасите!»

Позор-то какой! Даже не хочется представлять себя со стороны. Зрелище ужасное! Издевательство просто. Сгущающиеся осенние сумерки, тишина и безлюдье, глубокая канава посреди дороги и доносящийся со дна ее истошный вопль. То ли человеческий, то ли звериный.

– Ну ничего себе! – раздалось сверху потрясенное. – Лавренкова, неужели ты?

– Катя, – с трудом выдохнула Маринка и по-идиотски улыбнулась.

Булатова стояла на краю траншеи, словно на пьедестале. Она сейчас очень походила на памятник – неподвижной монументальностью, четким силуэтом на фоне темнеющего неба и взглядом свысока. Памятник освободителю и спасителю. Впрочем, не слишком торопливому.

– И долго ты там планируешь сидеть? – невинно поинтересовалась Катя вместо того, чтобы поспешно прийти на помощь.

Марина провела рукой под носом, засопела.

– Я бы давно вылезла, но не получается.

– Надо же! – коротко проговорила Катя, не сводя с Лавренковой взгляда.

Марина точно не разобрала, но вроде бы насмешливого. И даже презрительного. И даже, даже, даже… злорадного.

Неужели пройдет мимо? Бросит Маринку в канаве, прекрасно зная, что самой ей никогда не выбраться.

– Ну ты, Лавренкова, даешь! Как тебя только угораздило?

Сказала и ушла.

У Марины сердце упало, правда, – ухнуло куда-то в желудок, чтобы перевариться и ничего не чувствовать. И коленки ослабели.