Серая радуга

Краткая инструкция для умирающих во имя высоких целей на этом как будто завершилась.

Длинная, тонкая игла прошла сквозь грудь, проткнув легкое — и ирония оставила Макса Ковальски первой.

Потом не станет мужества, способности нормально мыслить и так, по мелочам. Затем уйдут зрение, слух, обоняние — в предпоследнюю очередь, он ведь должен слышать запах собственной крови. Последней останется боль — как символ жизни, а потом не станет и ее, и самой жизни тоже не станет, но он, в принципе, на это и рассчитывал.

Еще шип, сгиб локтя левой руки, там уже почти не больно, только стоять все труднее и труднее. Это не беда, еще минут десять — и он просто повиснет на остриях этого паразита, они уже глубоко уходят в стены и в пол. Тонкие, но крепкие игол… ох! Кажется, это была селезенка, или печень все-таки?

Черт бы тебя побрал, Экстер Мечтатель. До чего ж ты не вовремя отлучился — но это полбеды, лишь бы ты успел сюда вернуться, лишь бы приволок с собой достаточно войска для избавления от этой гнуси…

Нежить плевалась огнем, кислотой, ядом, яростно царапала барьер, шипела на своем наречии, это отвлекало. Вид желтых клыков, разверстых и крайне кариозных пастей, запакощенных и дымящихся картин по стенам, вызывал необоримое желание закрыть глаза, погрузиться в себя, отвлечься… Нельзя! Стоит поддаться — и недалеко до потери сознания от болевого шока, а там он умрет раньше, чем рассчитывал, а дальше… дальше практерам и Гробовщику придется держать оборону, сколько они там продержатся и продержатся ли?

Хоть бы никто из них не вышел из Провидериума не ко времени. Всё равно не помогут, а истерические вопли и обмороки при виде такого зрелища будут ему совсем некстати.

И да, кажется, на этот раз это была правая нога, чуть ниже колена. Что, заорать, что ли? Легкое пронзено, не хватает воздуха для крика, изо рта — хрип пополам с кровавой пеной, вот еще опасность — кровью бы не захлебнуться…

Еще острый укол — чуть пониже ключицы. Визжащая, бьющаяся в барьер нежить вдруг смазалась и растворилась, и не стало коридора Трех Комнат, и Одонар, и Целестия — всё это было только сном…

Маленький мальчик цеплялся за руку усталой, немного потерянной женщины. Рядом суетился мужчина, его заботило все сразу: багаж, погода, где найти такси, какие здесь цены, а главное — чтобы не пропали «его драгоценные чертежи». Гудели самолеты, потом загудело и зачадило такси, и начал вырастать непривычно огромный, пугающий город с толпами чужих людей на улицах.

— Это наш дом? Или это наш дом?

— Спи, мой маленький, спи… это не наш дом…

— А где наш?

— А нашего теперь нет, есть только чужой…

— А? Что? Что ты говоришь? Какую ерунду говоришь ребенку? Где чужой? Ты ничего… это… скоро приедем домой…

Шуршание страниц ученой книжки и надтреснутый, нервный голос. И другой голос — бесконечно грустный, в полной уверенности, что русоголовый мальчик уже спит:

— Не домой. Это — не домой. Спи, маленький мой, спи… нет больше дома.

А он на самом деле не спит.

Нет! Он не спит, не засыпает, открыть глаза, услышать стук крови в висках, не думать, не сметь, только дышать, дышать, проклинать…

Свое собственное решение проклинать, и себя, и этот глупый героизм, который вот так обернулся, и Холдона, который был прав насчет того, что он пожалеет, и каждую секунду, минуту, час этого…

Сколько минут? Сколько был без сознания и был ли? Держат его ноги или острия иглеца, которые ушли в камень, или его держит только боль, которая окружает облаком со всех сторон, не дает упасть после каждого удара…

Удар — и он летит лицом на грязный асфальт. Губы разбиты, и изодрана щека, но рубашки — синенькой, новой, — жалко гораздо больше, мать опять будет причитать. И поэтому у него на глазах тоже слезы.

— Гляньте, разнюнился!

— Серьезно — ревет?

— Да ты глянь, глянь, прям девчонка!

— Русская девка, хы!

— Окей, парни, пошли отсюда. Этот мелкий коммунист свое получил.

Удаляющиеся шаги — а он лежит на приятно-холодном асфальте. Подниматься не хочется, но он поднимается и понимает, что слезы высохли, их больше нет.

Только во рту вкус то ли слез, то ли крови.

Крови, Макс, открой глаза! В лицо дует холодом — это нежить решила взять сферу заморозкой. Зачем? Как будто этот не пробовал… как его… с бородой еще.

И даже приятно было бы услышать их визги, крики — что у них там? Но в ушах ватная, предсмертная тишина, а когда он пытается прислушаться — слух ловит мертвые звуки не этого мира и не этого времени.

— Получил, гадёныш?

Кулак отшвыривает его к стене, из носа течет кровь, но нет слез. Мужчины не плачут, пусть мужчине и тринадцать лет. Чужой человек наклоняется, сгребает за длинные волосы и вздергивает на ноги.

— Пасмы отрастил? Так я это быстро исправлю! Кому было сказано: по-человечески разговаривай! Услышу хоть звук на этом твоём языке…

Он отвечает по-английски. Без акцента, коротко и хлестко — и получает удар под дых, от которого сгибаются колени. Потом удар по спине, потом ещё и ещё.

— Папочка таким словечкам научил? Так я из тебя их живо повышибу, понял?