Серая скала [с иллюстрациями]

 Мне повезло. Совсем в другом конце поселка, недалеко от завода, мне указали на маленький домик с балкончиком и садиком перед ним, где сдавалась комната. Я постучал. Дверь отворила опрятная старушка и, видимо, обрадовалась, узнав о цели моего прихода.

Просторная, светлая комната была вполне достаточна для двоих и на первое время меня устраивала. Мы быстро договорились об условиях, и я решил здесь поселиться. Старушку звали Надежда Петровна Пасько. Она разговорилась и поведала мне о своем горе. Оно было таким же, как и у многих других матерей: сын ее еще в начале 1942 года был схвачен гестаповцами и с тех пор пропал без вести. Умер ли он здесь где-нибудь или же его отправили в Германию и он погиб там — никто ничего определенного сказать не мог. Он работал на заводе начальником химической лаборатории.

— Вот и живем мы здесь вдвоем с невесткой, Марией Сергеевной, горе мыкаем. Она на заводе служит, я — по хозяйству. А сейчас у нас внучка гостит, Танюша. На каникулы из Киева приехала.

Старушка улыбнулась, и лицо ее просветлело.

Вечером я уже окончательно перебрался на новую квартиру. Мария Сергеевна оказалась симпатичной женщиной лет сорока пяти, с приятным, хотя и утомленным лицом, серьезными серыми глазами и темными волосами, среди которых кое-где уже блестела седина. Ее дочь выглядела совсем еще девочкой. Ей было двадцать лет, а на вид можно было дать не более шестнадцати. Она только что перешла на второй курс медицинского института. Светло-карие глаза ее глядели весело и задорно. Чистый лоб, правильный нос, длинные светло-русые волосы, заплетенные в косы, — все было красиво и гармонично. Ее внешность несколько портили лишь губы, которые были слишком толсты и маловыразительны. В ее стройной, крепкой фигуре и угловатых движениях было что-то мальчишеское. Она была любительницей прогулок и постоянно подбивала меня на них, но я предпочитал гулять в одиночестве.

Я целыми часами бродил по тропинкам и дорогам, мимо полей, засеянных пшеницей и кукурузой. Заходил в хутора, чтобы полакомиться только что сорванным, еще теплым виноградом, завтракал дынями и помидорами, запивая их молодым кисловатым вином. А иногда забирался на вершины холмов и оттуда смотрел на беловатые утесы, выступающие среди темно-зеленых пятен леса, на серебристую реку, на отдаленные усадьбы и села. Потом по вечерам рассказывал о своих путешествиях в длинных письмах...

Побывал я также и в городе, на этот раз вместе с Татьяной.

Я только что, перед самым отъездом из Москвы, был принят в кандидаты в члены партии и спешил стать на учет в районном комитете и представиться первому секретарю. Таня в тот же день поехала в город за покупками. Мы условились встретиться на бульваре.

Первым секретарем был товарищ Еременко. Я застал его в кабинете оживленно беседующим с посетителем.

— Познакомьтесь: Краевский, председатель местного союза охотников. — сказал Еременко.

Еременко расспросил меня обо всем, обещал привлечь к партийной работе и поинтересовался, хорошо ли я устроился и не нуждаюсь ли в чем-нибудь. Я поблагодарил его и рассказал, между прочим, о ночном приключении в гостинице.

— Да, знаю, знаю,— сказал он, — слыхал про этого несчастного. Не выдержал рассудок. И то сказать, легко ли отцу видеть пытку и казнь собственного сына! Во время оккупации, — продолжал он, — у нас действовало несколько подпольных организаций. Среди них была группа «ЮРП» — «Юные разведчики-патриоты». Вот Артемий Иванович, — он указал на Краевского, — имел близкое к этому делу отношение.

Краевский молча кивнул головой. Это был совсем еще не старый, полный сил человек, но с седыми волосами. Серые глаза его смотрели спокойно и проницательно. Только заметная нервозность, с которой он курил трубку, свидетельствовала о том, что он прожил далеко не спокойную жизнь.

— Да, — сказал он, оставляя трубку, — юные разведчики не раз оказывали нам большую помощь. Их группа была прекрасно законспирирована. Они сносились друг с другом с помощью особой азбуки. Мы имели дело только с одним их связным, Васей Гавриловым, по прозвищу «Дядька». Крепкий был юноша. Когда весной девятьсот сорок четвертого года организация провалилась, он убил при аресте трех гестаповцев и застрелился сам. Тогда всех похватали: Аносова, Толю Сердобина, сестер Паниных — всего человек двенадцать. Из них восьмерых повесили на площади. Остальные, наверное, были замучены при допросе. Печальное воспоминание! Но до нашей подпольной организации фашисты так и не добрались.

— Так вы говорите, что старик бунтует?— спросил Еременко. — Напал на вас? Придется отправить его в психиатрическую больницу. Ничего не поделаешь. На воле оставлять нельзя.

Он приподнялся со стула, давая этим понять, что наша беседа окончилась. Встал и Краевский, и тут я заметил, что он хромает на левую ногу и ходит, опираясь на палку. Впоследствии я узнал, что он потерял ногу в партизанской войне и носит протез.