Серапионовы братья. 1921: альманах

— Да не в ей, ясочка моя, дело. Не лежит к ей мое сердце. Господи, да и тебя здесь устрою, пеки мужу подовые пирожки.

И час-другой утешалися, пока не источились ласки и не задернулось небо хмурым ночным пологом.

Среди ночи дробный стук у крыльца разбудил их, дернули щеколду.

— Чего там возются?

За перегородкой, в коридоре услышал он ровный голос:

— Товарищ Пушков? А, товарищ Пушков?

Тимоха за дверь выглянул.

— Господи, племянник… фу — чего я, товарищ Дондрюков… простите, я в нижнем… сейчас оденусь.

— Глупости, не стесняйтесь, пожалуйста. Вот, получите предписание из тройки: обыскать пазовский двор, по вашему усмотрению. Люди есть?

— Господи, всё у них экстренности… найдем, слав-те-господи!

— Я, собственно, проездом. Не мое дело, но комиссия просила срочно, а я как раз мимо еду. Ну, всего хорошего. Сегодня только, слышите.

— Мигом, без сомнения…

Позвонив куда надо, Пушков вышел. Насквозь, за кожан пробиралась холодная предутренняя роса. У пазовского дома уж поджидали его четверо, с винтовками. Забарабанили в калитку; цепной пес пролаял заливчато; в доме загомонились.

— Чего надо?

Шершавит за дверью старый бабий голос.

— Отпирай… с обыском.

Завздыхали, замолились, зашлепали куда-то босые ноги.

— Товарищ председатель, — обратился один из отряда, — прикажите ломать.

И ударил прикладом — по двери.

— Погоди, не ерепенься, без тебя знают.

И пока внутри дома ходили да вздыхали, снова примерещилась солнечная, необыкновенная Тайка — и как-то конфузно сделалось, что вот он… Да что, можно сказать, при чем он тут, получивши предписание, должен же он присягу свою соблюдать, а касательно ласк, мало ли чего не приблазнится на майских полуднях; сама девушка лезла — не неволил, и даже с лихим коварством, образованная, а еще так бесстыже к ведомому женатому человеку. Да, одно баловство, и ни к чему оно ему, и Полажку свою он любит побольше чего-прочего…

— Да, что-и-то вы, миленькие, — завздыхала стряпка Офимья, исконная пазовская слуга, дверь готовно распахивая, — каким случаем напасть выпала, Владычица? Живем мы, мирные, знать не знаем…

— Ну-ну, очнись, веди, старая.

Начался обыск. Полетела пыль. Растворяются настежь сундуки, шкапы и буфеты. Всё швырком, да кидком, да небережно: известно — чужое. Уронили со стенки посудную полку, разгрохали вдребезги хрустальное стекло.

Тимоша похаживает, ухмыляясь тому, что ребята его, ровно вороны на пепелище.

— Ишь накопил добра, небось и мои копейки сберег, жадюга.

А самому смешно, что старик Пазов сидит посередине столовой, струганую бороду в палку уткнувши, — и молчит.

— Без язычка, папаша. Ладно, в обиду не дадим.

Офимья вслед за обысчиками хотела прибирать, да где — разве сразу соберешь.

— Ребята, покуда вы здесь, я дальше пойду. Веди в мезонин.

— Батюшка, неужто ты в девичью? Ведь там Таинька наша почивает, упредить ее надобно.

— Не надобно, сам упрежу.

Веселым охальным шагом, через две ступеньки на третью взбирается Пушков по скрипучей лестнице на мезонин. Тихо. Припал ухом к дверной створке. И слышит, как из-за стенки испуганные стеклышки бьются нежно-нежно:

— …ой-ёй, Господи, Господи, ой-ёй…

И примечталося Пушкову, как летели они полуднем, радостные и звонкие, с верху самого, с обрыва: до свидания… Тимофей Потапыч.

Дверь подергал… нехорошо… воробьи в грудях колотятся… Эх, неужто распахнуть клетку.

Видит: на кровати беленькая, тоненькая, испуганная — то сожмет пышное сердце, то ножку втискивает в черный чулок и никак попасть не может, потом схватилась за алые подвязки с красными бантиками. Не по силам Пушкову: и здесь бантики…

Налился весь, точно тяжелым чем и мутным, и выболтнул это к самым ножкам. Упал, прижался.

— Таичка, бантики мои…

Пролежал, цепенея, пока не опомнился; вскинул голову, засмотревшись девушке в глаза — не в пруды ли ключевые, где судьбу свою хотел выгадать.

Бросился из комнаты, не по ступенькам, а прямо катом летит с лестницы.

…чего там крестьянство… Полага… пороскошничать-пображничать… настрадалися прежде, а теперь новая жизнь… завей горе…

— Ребята, какие дела? Ну, можно сказать, напрасно тревожились. Будет! Что? Ничего сомнительного нету… Ты чего? А, ладно, барахло купецкое оставьте. Идите спать, а завтра я напишу донесение. Кончено!

Озорное утреннее солнце выпустило румяных зайцев на белёные пазовские потолки. А в дверях, о косяк голым локтем опираясь, Тая колдует странною улыбкой.

Четверо с винтовками вышли, хлопнув дверью.

Тая степенно подошла к Пушкову и, обхватив ладонями веснушчатые его щеки, с удовольствием сказала:

— Благородный вы кавалер!

IV. Репей-лог

Не два волка в овраге грызутся…

Пушкин

Он из Германии туманной

Привез учености плоды.