Сербский закат

Старый Белград. Пустынные улицы — сказываются санкции, горючее стоит фантастически дорого. Автомобилей очень мало. Сажусь в трамвай и пытаюсь выяснить, сколько стоит билет. «Один динар», — говорит мне серб. Он понимает мою русскую речь! — «Но сегодня бесплатно».

— Почему?

— Сегодня воскресенье, контролеры спят, — объясняет он и для убедительности складывает две ладони и прикладывает их к склоненной голове. В начале 1994 года в Югославии была проведена финансовая реформа, которая ввела новый динар, жестко привязав его к немецкой марке — и сделав их равными. Новый динар равнялся, по-моему, миллиарду старых — это дает представление о маховике гиперинфляции, поразившей осажденную страну. Но все равно курс динара завышен — это чувствовалось по ценам.

Я жадно и быстро ходил по городу — может, больше шансов и не будет. Климат напоминал Сочи.[11] Белград очень красив. На главной его оси стоит два собора — святого Марка и святого Саввы, наиболее почитаемого в Сербии святого. А еще — правительственное учреждение, напоминающее по стилю Исаакия в Санкт-Петербурге. Я видел две пешеходные улицы — большую, князя Милоша, покрытую квадратными плитами, и еще какую-то, мощенную камнем, резко уходившую чуть ли не спиралью вниз и влево, к рынку и еще одному храму. Эта улица похожа на Арбат — на ней расположились художники, на стенах домов тоже было что-то изображено. Ближе к окраинам встречаются двухэтажные домики, заросшие виноградом и прочей зеленью. Общее впечатление от Старого Белграда — это город «кафан», кафе и закусочных… Мелодии я слышал почти исключительно сербские. Кирилические буквы, двуглавые орлы гербов, те же цвета флага — красно-сине-белый — все это здорово напоминало о России и наших с сербами общих корнях. Казалось, что какой-то шутник только немного изменил русские слова. Может, так могла сложиться история России, если бы была альтернатива в истории.

В Белграде возле неовизантийского собора святого Марка я нашел церковь Святой Троицы, которая окормляется Московским патриархатом. В небольшом помещении храма я увидел каменную доску с фамилиями погибших добровольцев. Отец Василий, для которого русские добровольцы были не в новинку, объяснил мне, как добраться до представительства Республики Сербской — на улице Моше Пийяда. Возле представительства, бетонно-стеклянного модернового здания, был подземный переход с эскалатором, автоматически включавшемся, когда кто-то на него становился. В представительстве одетый в «гражданку» худощавый бородач с веселыми глазами, мой тезка, которому я объяснил, зачем и куда еду, без лишних вопросов выписал мне «дозволу» — пропуск в Боснию, который мне также давал право на бесплатный проезд в автобусе до Сараева. Там же меня угостили кофе, который сербы запивали смесью воды с каким-то цитрусовым соком.

Белград меня удивил — я попал в какой-то рай после Москвы образца 1994 года. На огромных стеклянных витринах ювелирных магазинов не было решеток. В городе жили нормальные люди — там совсем не было «качков», ставших неотъемлемой частью пейзажа брутальной, воровской Москвы. Ночью в парке гуляли парочки — и не было никаких мордобоев! Боже, куда я попал!? Позже я узнал, что Югославия прежде была полицейской страной и весь преступный мир работал под полицией. В городе много цыган-попрошаек, они же сидели около церквей. На стене собора были граффити на какие-то музыкальные темы. В киоске я купил пару югославских газет — по-моему, «Политику» и «Борьбу». Незнакомый до того сербский язык становится понятным — как-будто я его вспоминаю. Хм, никакой националистической истерии в прессе, анализ войны очень взвешеный и толковый. Как во мне просыпается понимание сербского? Генетическая память — или языки настолько родственны, что все очевидно по контексту?

Автобус уносил меня в Сараево — дорога от Белграда заняла восемь часов. Из динамика льется сербская мелодия, в которую прочно въелись мусульманские мотивы — мне она не нравится. Один из пассажиров — молодой парень с оторванной по плечо левой рукой. Из разговора я понимаю, что это — результат ранения.

Мост через Дрину у Зворника охраняли не только полиция, но и несколько противотанковых ежей. Они эффектно показывали, что здесь заканчивается мир и начинается война. Но зачем они тут? Не понимаю. На память приходит один из тезисов Ислама, делящем землю на поле меча и поле мира.

Alea jacta est — Жребий брошен. (лат.)

Жребий брошен. Рубикон перейден, здесь он носит название Дрины — после очередной проверки, объясняя полиции кто я и куда еду, называю имя Славки Алексича (командира отряда в Сараево); на вопрос: «Четник?» — отвечаю: «Четник», сажусь в автобус — и вот я там. Слово «четник» является нам обоим понятным, четко и ясно объясняющим зачем и куда я еду. Какой-то пассажир спрашивает: «Рус?»

— Рус.

— Брача («Брат»), — почти шепотом, с каким-то благоговением произносит он.